Урсула Кох - Розы в снегу
— Вот тебе еще один грех папистов:[17] прекрасных, благородных девушек они прячут от мужчин за стенами монастырей! — друг Меланхтона, Камерариус, сделал широкий жест рукой, как будто бросал обвинение в лицо самому римскому папе.
Катарина стояла молча.
— Видишь, друг мой, она еще не научилась фривольным речам, — продолжал Камерариус, — потому и разнеслась о ней молва, как о святой. Студенты прозвали ее «Катарина из Сиены»[18].
— Уж сколько раз высокомерие принимали за святость, — с ядовитым смешком встряла в разговор жена Меланхтона. — Фрейлейн — из благородных. Она не станет говорить с кем ни попадя.
В легком сумраке помещения (лишь слабый свет струился из окна) никто не заметил, как вспыхнуло лицо Катарины.
— Я не привыкла к насмешкам, — внезапно вырвалось у нее.
Молодой человек вскочил, взял девушку за руку и склонился перед ней в почтительном поклоне.
— Не сочтите речи этих серьезных мужей за насмешку, Фрейлейн, но примите их как знак уважения. Мы все преклоняемся перед мужеством, которое вы выказали.
И с этими словами он уселся на свое место.
Хозяйка указала Катарине на стоявший в углу стул, и вечерний разговор ученых друзей продолжился.
Весь вечер Катарина не могла отвести взгляда от лица Иеронимуса. Девушке казалось, будто он открыл в ее душе дверь, ведущую в помещение, о котором она даже и не догадывалась и которое до сих пор пребывало в полной темноте.
Два дня спустя по дороге на рынок Катарина опять встретила этого красавца.
Молодой человек поспешил ей навстречу, она же остановилась, как вкопанная, корзина чуть не выпала из ее рук.
— Фрейлейн фон Бора, до чего же приятно встретиться с вами вновь…
Катарина осторожно глянула на него.
— Я тоже рада… — лицо девушки просияло. Испуганная, она опять потупилась.
— Вы идете на рынок?
— Да. Госпожа Райхенбах — она, знаете, мне как мать — попросила купить овощей. Я охотно хожу на рынок, хотя, собственно, это дело служанок. Но они частенько приносят червивую капусту. И еще не распознают, какие фрукты спелые, а какие — нет; ну и позволяют торговцам обсчитывать себя. А я веду счет каждому пфеннигу[19]. Райхенбахи были ко мне так добры. И это платье…
— Оно вам очень идет, — заявил Иеронимус, не отрывая взгляда от лица девушки. Его узкие губы под темными усами изогнулись в приветливой улыбке. — И теперь я вижу: вовсе вы не глухонемая, как та святая Катарина из Сиены! По-моему, просто не хватает человека, который смог бы разомкнуть эти прелестные уста!
Катарина вновь испуганно потупилась: что это она здесь нагородила? Откуда взялись все эти слова?
— Если я приглашу вас сегодня вечером на прогулку перед городскими воротами, вы расскажете о себе еще? — спросил молодой человек. Одно мгновение Катарина колебалась, сердце ее готово было выскочить из груди:
— Я спрошу разрешения у магистра! Как ударит вечерний колокол, приходите.
Катарина протянула Иеронимусу руку, и он крепко ее пожал. Затем девушка круто повернулась и нырнула в рыночную толпу. Держась, по своему обыкновению, очень прямо и внимательно вглядываясь в лица торговцев, она рассматривала товар, приценивалась к нему, сравнивала и не слышала перешептываний за спиной:
— Да… Она самая, одна из тех… До сих пор у нас, в Виттенберге… Сюда-сюда, благородная госпожа! У меня купите, у меня!.. Остальные уже разъехались, их было девять… Да, все — девицы из благородных… Ищут себе мужей… Что они в этом понимают?.. Ты же знаешь!.. Здесь самые лучшие ягоды! Попробуйте, благородная фрейлейн! А вот селедка. Селедка, как в монастыре!..
***Зацвели липы. Вечерами их медовый запах плыл над сомлевшим от летней жары городом. Студенты небольшими группками собирались на берегу реки — там было прохладнее. Их молодые, жизнерадостные голоса далеко разносились вокруг.
Катарина сидела у окна и мучилась с вышивкой. Мыслями она была далеко за городом, на обочинах дорог, пестревших Цветами, в прохладной березовой роще…
На лестнице послышались шаги.
— Катарина! — позвала хозяйка.
Девушка с облегчением отложила вышивку и встала.
В распахнутую дверь ворвался Иеронимус.
Радостной улыбкой встретила его Катарина.
— Любовь моя, я пришел проститься с тобой!
— Уже?.. Так скоро?
— Чем быстрее доберусь я до Нюрнберга и переговорю с родителями, тем быстрее вернусь за тобой. — Молодой человек взял девушку за руки и окинул ее взглядом, полным любви.
— И тогда святая Катарина из Сиены станет женой отнюдь не святого Иеронимуса Баумгертнера! — Он громко рассмеялся.
— А твои родители? Думаешь, согласятся? Все произошло так стремительно…
Иеронимус сделал отстраняющий жест рукой и сел подле Катарины.
— Сейчас небезопасно… Отовсюду приходят вести об убийствах и грабежах на дорогах. Даже крестьяне сбиваются в отряды. Попросим у Господа в спутники парочку ангелов! А любимая моя разве не будет молиться за меня четырежды в день?
— Девять раз! — отвечала Катарина с улыбкой.
Она тяжело дышала. Какое-то время молодые люди молча сидели рядом. Иеронимус легонько гладил руки Катетерины, которые держал в своих руках. В доме было тихо. Лишь внизу, на кухне, смеялись и гремели горшками служанки.
— Доктор Лютер засмеялся, когда я ему об этом сказал. Одной заботой меньше. Но он и впрямь заслужил, чтобы его избавили от лишних хлопот. Чего-чего, а этого добра у него хватает! — весело продолжил Иеронимус.
И молодой человек принялся рассказывать ей о Нюрнберге, своем родном городе, о родительском доме. Пока он говорил, взгляд Катарины рассеянно скользил по ветвям цветущей липы. Девушка представила крепостные башни, улицу, дом. Она мысленно поднялась вместе с Иеронимусом, ее мужем, по лестнице, вошла в светлую, украшенную коврами гостиную и… слезы потекли у нее по лицу.
— Не плачь, моя Катарина!
— Это слезы радости, — ответила она смущенно. — Ты же вернешься, Иеронимус?
— Да! Я обещаю тебе! И пусть радостным будет каждый твой день!
Уже в потемках Иеронимус простился с четой Райхенбах. Катарина слышала, как стихли на улице его шаги. Еще долго сидела она у окна с вышивкой на коленях. Хотела помолиться — и не нашла нужных слов. И тогда, вся в слезах, она вскинула руки и прошептала:
— Miserere mei, deus, miserere mei… Сжалься надо мной, Господи, сжалься надо мной…
***— Что это ты принесла, Катарина? — Несмотря на летнюю жару, Райхенбах сидел в комнате, закутавшись в одеяло.
— Дорогой господин магистр, здесь настой горького клевера, я собрала эту травку на берегу реки. Выпейте, и вам полегчает. В монастыре мы…
— Я и не знал, Катарина, что ты искушенная во врачевании.
— У нас была хорошая аптека. Там работала моя тетя Магдалена, она-то и научила меня собирать травы и с их помощью лечить. Катарина непроизвольно вздохнула, вспомнив о тете, которая сейчас все делает одна.
— Выпейте этот настой. Он горек, но вам станет легче.
Райхенбах взял кубок из рук Катарины и пригубил его.
Скривился, вздрогнул:
— Какая горечь!.. Но тебе в угоду я выпью.
Он благодарно улыбнулся девушке — Катарина как раз склонилась над ним, поправляя скамеечку для ног.
— Могу я задать вам вопрос, господин магистр?
— Конечно, Катарина.
— Мне хочется быть полезной. А в вашем доме много служанок и мало работы. Я… — девушка потупилась и замолчала. — Когда сегодня я искала у реки траву, я подумала..! Мне это очень нравится. Не могла бы я помогать в аптеке учителю Лукасу? Авэ говорит, там есть чем заняться.
— Если ты всех, кто приходит в аптеку, будешь угощать такой горечью, у мастера Лукаса не останется клиентов! — рассмеялся Райхенбах. — Но я с ним переговорю, как только поправлюсь, — надеюсь, твое снадобье мне поможет. По словам моей супруги, у тебя нет склонности к рукоделью. А ведь наши дочери коротали время перед замужеством именно так. Но из этого не следует, что ты не должна помогать Кранахам. У них большой дом и уйма слуг, там ты сможешь многому научиться. Но не погружайся с головой в эту суету — она заражает!
Устало откинувшись на спинку кресла, магистр Райхенбах внимательно смотрел на стоящую перед ним девушку:
— Ты держала себя с достоинством, Катарина, но я уже давно замечаю — наш дом для тебя слишком мал.
— Вовсе нет. Мне не подходит только определенная работа. Мои пальцы отказываются держать иголку — и все тут!
— Я постараюсь помочь тебе.
Катарина бесшумно покинула комнату и, неслышно ступая, спустилась по лестнице. Ах, если б у нее было чуть больше терпения! Со времени отъезда Иеронимуса прошло восемь долгих недель. И она ждала каждый день., каждый час. Ждала, стоя у окна, беспокойно меряя шагами тихие комнаты, выйдя на улицу, вглядываясь в лица приезжих… Ни письма, ни весточки… Наверное, вот-вот сам приедет. Возможно, уже завтра. Или послезавтра?
