Урсула Кох - Розы в снегу
Беглянки остались одни. Молча сидели они на полу, растерянно поглядывая друг на друга.
С улицы в комнату проникали звуки большого города: громкий смех, брань, крики детей, барабанный бой, ржание лошадей. Под щелканье бича прогрохотала телега. Гулкий звук шагов приблизился — и затих.
Пока Катарина со страхом вслушивалась в неясный гул Торгау, Авэ подошла к маленькому окошечку — сквозь него в комнату проникал дневной свет.
— О! Гляньте-ка!
Все столпились у окошка. Катарина привстала на цыпочки и посмотрела поверх голов на черепичные крыши, печные трубы и громадные башни — они так высоко вздымались над остальными зданиями, что девушке показалось, будто перед ней небесный Иерусалим. И все это каменное чудо сверкало под солнцем! А над ним — чистое весеннее небо.
— Это замок курфюрста,[16] — объяснила Маргарете.
Опять ударили в колокола. Торжественный благовест великого праздника Пасхи плыл со всех сторон, как будто каждый дом в городе имел колокол. Завибрировали, задрожали стены комнатушки, монашенки упали на колени. Слезы потекли по лицу Катарины, но вместо того, чтобы смахнуть их, она громко засмеялась. Ее радость, как огонь, перекинулась на остальных сестер. Схватившись за руки, пригнувшись под низким потолком, танцевали они свой пасхальный танец, а колокола Торгау разносили окрест радостную весть о воскресении Господнем, об освобождении из плена.
Двумя днями позже фургон Коппе направился к городским воротам. На узких улочках он с трудом отыскивал себе дорогу меж крестьянских телег, спешащих всадников, любопытных торговок и голосистых мальчишек. Городской привратник коротко окликнул сидящего на передке повозки Коппе:
— Куда путь держим?
— В Нюрнберг.
Тесно прижавшись одна к другой, девять девушек снова сидели за широкой спиной Коппе. Только полог фургона они уже не опускали. Бодрым взглядом смотрели на мир бывшие монахини. Дети приветливо махали им руками, и они махали в ответ.
Вот и остался позади город Торгау с его башнями и оборонительными валами. Теперь только изредка можно было встретить телегу или одинокого путника. Ветер свистел над долиной. Долгая дорога лежала впереди.
***Никогда еще Катарине не доводилось видеть столько людей в одном месте…
Толпа бурлила вдоль дороги, ведущей к городским воротам, и жалась к узкому берегу Эльбы.
— Дорогу! — кричал Коппе и щелкал бичом. — Опять бездельничаете, господа студенты?
Вдоль дороги, разинув рты, стояли щегольски одетые молодые люди. За ними теснились женщины с корзинами в руках, под ногами взрослых шныряли дети. И все с изумлением — как будто Коппе привез в Виттенберг ангелов — глазели на повозку с монахинями.
С трудом протиснулся фургон в городские ворота, и Леонард Коппе обернулся к девушкам:
— Не бойтесь! Таковы уж жители Виттенберга — зеваки зеваками! Нет у них другого занятия, как ходить с разинутыми ртами. Но мы уже у цели. — И он указал кнутом на просторный дом, отделенный от улицы большим садом с высокими деревьями.
— Тпру…
Фургон въехал в ворота. Лошади встали. Коппе бросил поводья племяннику и спрыгнул с передка. Зеваки остались на улице, лишь самые нахальные мальчишки пробрались во двор.
Все взгляды устремились на входную дверь, в которую Коппе громко постучал. Дверь отворилась, и торговец исчез.
Катарина теребила руками платок, покрывавший ее стриженую голову, — подарок фрау Коппе. Сердце девушки отчаянно билось. Пестрые картины кружились перед ее глазами. Все быстрее, быстрее, в бешеном темпе.
И вот по толпе прошел вздох. Катарина испуганно вскинула глаза. Дверь дома была открыта. В темном проеме стоял высокий крепкий мужчина. Его черная ряса заполняла почти весь проход.
— Добро пожаловать, девушки! — голос мужчины громом прокатился по двору, широким жестом хозяин дома протянул навстречу беглянкам обе руки.
***Дом магистра Филиппа Меланхтона располагался примерно на таком же расстоянии от Бюргермайстергассе, как монастырский огород от колонного зала церкви. Порой весь Виттенберг вместе с его крепостными стенами и обширной рыночной площадью казался Катарине большим монастырем. За домами, на берегу Эльбы, — огороды. За огородами — оборонительный вал. На ночь городские ворота крепко-накрепко запирались.
Но как полна была жизнью раскинувшаяся около церкви рыночная площадь! Никакого сравнения с угрюмым монастырем! Весь день городские ворота были распахнуты настежь. Спешили по делам мужчины и женщины, по улицам носились дети, в мусорных кучах рылись собаки. Не стихал шум и вечером, ибо когда благочестивые граждане укладывались спать, начинали свою ночную жизнь студенты. Их веселое пение прекращалось лишь со звоном колоколов нового дня.
Со времени своего приезда в Виттенберг Катарина жила на Бюргермайстергассе, у городского писаря Райхенбаха, и помогала его жене по хозяйству. Она чувствовала себя дочерью в этой дружной семье. Однако каждый раз, когда девушка выходила в город, ее сердце замирало от страха. А ведь Катарине очень хотелось видеть весну во всем ее многоцветий, вбирать в себя ее ароматы и звуки.
В пойме Эльбы, на заливных лугах, квакали лягушки. Синица тенькала на липе. Вечер был словно специально создан для прогулки. С корзиной в руках — в ней лежало тонкое вышитое белье — Катарина направилась к дому магистра Филиппа Меланхтона.
На девушке было надето простенькое платьице, ткань которого местами протерлась и напоминала паутину. Надо полагать, только поэтому госпожа Меланхтон и подарила его Катарине. Однако вдоль выреза платья — оно было туго зашнуровано, что подчеркивало тонкую талию и полную грудь его новой хозяйки, — сохранилась мастерски выполненная вышивка. Хотя у девушки уже начали отрастать волосы, она по-прежнему носила монашеский чепец, вышитый, к слову сказать, не менее искусно. Сняв его перед сном, Катарина каждый раз осторожно трогала мягкий пушок на голове. Она боялась, что волосы перестанут расти или выпадут. Хотя уже в первые дни госпожа магистерша сказала ей, смеясь:
— Волосы — как трава. Растут себе и растут.
Как всегда держась очень прямо и ничем не выдавая своего страха, Катарина вышла за порог гостеприимного дома Райхенбаха. Она все еще страшилась внимательных взглядов, каждый шаг казался ей шагом в пропасть. К тому же она не знала, куда деть руки. Охотно спрятала бы она их в рукава, но те были слишком узкими. Из-за того что Катарина шла потупившись, она чуть не налетела на пожилого господина, с трудом ковылявшего ей навстречу.
— Что с вами, фрейлейн? — укоризненно покачал головой старичок.
У Катарины не хватило смелости извиниться, и она ускорила шаг. Девушка по-прежнему считала невозможным для себя заговорить с незнакомым мужчиной на улице. А тут еще собачонка с лаем бросилась ей под ноги. Дети прибежали с рыночной площади. Тяжело дыша, Катарина остановилась.
На противоположной стороне улицы прогуливались две разодетые в пух и прах горожанки.
— Вечер добрый, благочестивая фрейлейн! — с издевкой поздоровалась одна. А другая спросила вполголоса:
— Не поздновато ли для прогулки, сестра?
И, тихонько посмеиваясь, горожанки продолжили свой путь.
Катарина покрепче перехватила ручку корзины и посмотрела им вслед. Губы ее сжались. Девушка решительно пошла вперед.
Подойдя к дому Меланхтонов со стороны университета, она заметила, что с противоположной стороны, от ворот Элстертор, к жилищу магистра приближается еще один пешеход. И опять ее сердце учащенно забилось. Это был монах. Высокий, широкоплечий мужчина, облаченный в черную рясу, выглядел посреди улицы как скала. Катарина потупилась и остановилась.
— Я вижу, фрейлейн фон Бора, мы оба идем к нашему другу Меланхтону?
— Пожалуйста, господин доктор, проходите. Я… Мне надо зайти к госпоже Меланхтон… принести ей… принести…
Катарину злило то, что от волнения она заикается. Как бы ей сейчас пригодилась вуаль, под которой можно спрятать лицо!
Меж тем Лютер уже барабанил в дверь. Когда та отворилась, он повернулся к девушке:
— Проходите, фрейлейн… Мы проявим к вам подобающее уважение, — и пропустил Катарину вперед.
Она быстро проследовала за лакеем в комнату для прислуги, а Лютер прошел на жилую половину дома. Оттуда вскоре послышались смех и громкие голоса. Четверо или пятеро мужчин, а также госпожа Меланхтон собрались за столом. Немного погодя они пригласили Катарину и дружески ее поприветствовали.
— Дорогой Иеронимус, позволь представить тебе Катарину фон Бора, одну из девяти монашенок, в освобождении коих господин доктор принимал самое живое участие, — обратился хозяин дома к своему собеседнику, молодому человеку с длинными русыми кудрями до плеч. На шее юноши блестела золотая цепь; его камзол был украшен богатой вышивкой. Молодой человек окинул Катарину внимательным взглядом.
