Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
Рука его обвела зал.
— Они погибнут? — спросил Терсандр.
— Многие из них.
И перс заплакал, пряча лицо за кубком.
— Почему бы не сообщить об этом Мардонию?
Перс вновь прикоснулся к ладони Терсандра.
— Нет, он хозяин на этом пиру, — ответил он. — Того, что бог уже решил, нам не отвратить, а те, кто не поверит мне, не поверят и более очевидному свидетельству. И всё же… Оглядись!
— Огляделся. И, по-моему, многие персы…
— Говори же!
— …бледны и взволнованны, как и ты сам. Неужели и они наделены вторым зрением?
— Должно быть.
Так и было. Побледневшие персы заглядывали друг другу в глаза и видели блёклый, трупный свет, призрачный ореол над многими головами.
Однако Мардоний не замечал ничего; совершив возлияние богам, он продолжил непринуждённый разговор с сотрапезником своим Аттагином.
Глава 50
Через пять дней Мардоний получил прибывшие с гонцом царские поздравления по поводу второго взятия Афин. Навощённые таблички ненадолго обрадовали его. Тем не менее Мардоний искал уединения. Он сел на своего белого жеребца и отъехал в сопровождении Артабаза, сына Фарнака.
«Откуда у судьбы столько иронии?» — спрашивал себя Мардоний, молчаливо проезжая по лагерю; за спиной его топтали землю кони нескольких Бессмертных, сопровождавших своего полководца. Откуда вообще эта ирония? Поздравления Ксеркса пришли в день тяжёлый, гнетущий, полный мук и угрызений совести. Даже ночь, беззвёздная, чёрная и немая, не приносила отрады. День только что ушедший, день вчерашний, оказался слишком мучительным.
Внутренности жертвенных животных, по толкованиям Гегесистрата, элийского прорицателя, сулили несчастье, в то время как греки, по сообщениям шпионов, получали благоприятные пророчества.
Лакедемоняне стали лагерем на Истме, за стеной. После, соединившись с афинянами, они выступили к подножию Киферона. Тем не менее союзники не стали вступать в проходы. Находясь под защитой священной горы, они, похоже, занялись осторожными переговорами.
В то утро Мардоний приказал своей великолепной коннице остановить врагов, и Масистий повёл вперёд всадников. О день печали! И как может эта ночь казаться такой странной, такой спокойной после всех дневных несчастий и бед! Вокруг ни звука, лишь глухой топот копыт нарушает уединение, а над головой тяжёлым, траурным покровом нависает мрачное небо. Масистий, этот рыцарь на золотом нисейском коне, Масистий, высокий и красивый, как один из священных героев Персии, чьи тени ныне обитают вместе с богами, Масистий бросился со своей конницей на греков, осыпая их оскорблениями и называя трусливыми бабами.
Как теперь сообщить царю о случившемся? Враги получили подкрепление. Пришли афиняне. Персы выманили их из проходов на равнину. Закипела битва. Масистий — о день печали! — пришпоривал своего коня слишком нетерпеливо, слишком отважно для полководца. И вдруг в бок его великолепного коня попала стрела. Мардоний издалека видел, как встал на дыбы рыжий конь, слышал как в отчаянии всхрапнуло животное. И рухнуло наземь, придавив собой ездока. Греки со своими копьями были уже рядом, но и они не сразу сумели прикончить Масистия: мешала золочёная чешуя его панциря. Наконец его всё-таки убили — ударом в глаз.
То, что Мардоний видел издалека, персидские всадники узрели вблизи, пусть и не все сразу. Они приближались к строю афинян и тотчас же отъезжали, заманивая врага, потому что не все видели гибель Масистия. Но, осознав потерю, они бросились вперёд, пытаясь хотя бы отбить у греков тело своего вождя.
Как они бились за этот труп! Потом, отобрав его у греков, как скорбели они, персы, уподобившись женщинам и наёмным плакальщикам! Они состригли волосы и бороды, они срезали гривы своих коней, отхватили хвосты у вьючных животных. Горе их не знало границ. Отголоски персидской скорби загуляли по всей Беотии. Вражеские небеса, наверно, содрогнулись от подобных звуков.
Масистия, героя Масистия, более не было в живых. Труп его возложили на боевую колесницу и медленно провезли через весь стан. Каким высоким и красивым казался он на смертном одре, невзирая на отсутствие одного глаза! Как он был похож на одного из тех божественных героев, что разделяют общество персидских богов! Конечно же, душа его немедленно очутилась в том лазурном парадизе, где восседает облачённый во свет Ормузд, окружённый воинством крылатых героев. Но свет и слава — это наверху, а здесь, внизу, печаль.
Страшная судьба! Но что там в ночи? Что грозно высится в чёрном воздухе? Не жуткая ли участь, подкарауливающая всё персидское войско? Неужели после Фермопил, после горестного Саламина может случиться нечто ещё более худшее? Не может ли быть, что мрачная атмосфера вольёт слабость в души победителей, ибо они захватили Афины второй раз? Мардоний молча ехал вперёд, находившийся рядом Артабаз не нарушал тишины. Бессмертные следовали за обоими князьями, и полководцу уже казалось, что он кричит, обращаясь прямо к этому загадочно чёрному небу: «Неужели возможно, чтобы я, Мардоний, добивавшийся и добившийся этой войны, оставшийся, чтобы вести её в отсутствие царя, буду разбит этими дорийцами и ионянами? Неужели могучая Персия более не всесильна теперь, после смерти Кира и Дария?»
Этого просто не может быть. И Мардоний берёт себя в руки и садится прямее в седле. Неторопливая, безмолвная прогулка закончена, а вот и шатёр. Он спешивается и входит внутрь вместе с Артабазом. Вокруг предметы роскоши, брошенные здесь Ксерксом. Его золочёный престол, позолоченная кушетка, драгоценные сосуды. А вот и соблазнительно расстеленные ковры. Огоньки светильников отражаются на бронзе и золоте. Горящие фитили бросают алые отблески на стены шатра. Начинается совет с полководцами и военачальниками. Принимается решение чуть переместить стан к западу. Там чище колодцы, да и вообще воды больше.
— А как называется тот город, возле которого мы окажемся? — спрашивает Мардоний.
И в шатре звучит слово, в котором наравне с Фермопилами и Саламином слышится голос Судьбы:
— Платеи.
Глава 51
Прошло восемь дней. У подножия Киферона лицом к лицу стояли два войска. И та и другая сторона колебались и медлили. Был уже конец лета. Высокие облака проплывали по небу. Гегесистрат совершал жертвоприношение на берегу Асопа. Мардоний, не скрывая нетерпения, следил за обрядом, за тем, как прорицатель разглядывает на алтаре внутренности жертвенного животного.
— Благоприятны ли знаки?
— Пока ещё нет, — отвечает предсказатель.
— Греческое войско день ото дня прибавляет в числе, — говорит Мардоний. — Все лазутчики докладывают буквально одно и то же.
— Знаки, — провозглашает наконец прорицатель, — неблагоприятны для персов и для находящихся с ними греков.
— И для фиванцев?
— И для фессалийцев. Лучше подождать.
Мардоний уже не в силах сдерживать своё нетерпение.
В особенности после смерти Масистия. Снедавшее его лихорадочное стремление наконец отомстить грекам сделалось ещё более настоятельным. Он приказывает, чтобы богам принесли новые жертвы, а истолкованием их занялся другой прорицатель — Гиппомах или Левкас. Тем не менее и новый провидец говорит, что внутренности не достаточно благоприятны, чтобы персы могли начать сражение.
Мардонию хотелось бы заставить богов изменить свою волю. Нередко его одолевало такое же чувство, какое ощущали персы, взирая на мертвенный свет, осенивший пиршество в Фивах. Блёклое это свечение пророчило близкую гибель… То же самое часто ощущал и Мардоний, однако он не желал покоряться этому чувству. Он по-прежнему мечтал о победе и с нетерпением рвался к битве. По ночам он не мог уснуть на пышной кушетке, оставленной ему Ксерксом.
Прошло ещё несколько дней. Персы и фиванцы вновь и вновь выезжали на речной берег и принимались осыпать оскорблениями союзное войско греков. Почему же медлит Судьба? Почему же она устроила так, что все здесь — под этими облаками, между этих гор, возле этой реки — влачится столь тягостно? Почему так тянется время тут, на этой широкой равнине, разделяющей оба стана — возле Платей и подальше, у широкого основания священной горы, — и, когда персидские всадники каждый день, грозя копьями, разъезжают по полю, дорийцы не решаются выйти против них?
Оба войска стоят друг против друга уже одиннадцать дней. Кто нанесёт первый удар? Кому даруют боги победу? Как бы дерзко ни вели себя персы, греки отказывались вступать в битву. Ну а сами персы? Внутренности жертвенных животных упрямо свидетельствовали о том, что им лучше осыпать своих врагов оскорблениями, а не стрелами.
Мардоний попросил совета у Артабаза и прочих полководцев.
Артабаз, видевший то, что видел Мардоний, и ощущавший то же самое, ответил:
