Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного
Максим бросился в ноги Малюте.
— Батюшка! Не по силам мне эту одежду носить! Слышать вой да плач по все дни. Невтерпеж видеть, что отец мой…
Максим остановился.
— Ну? — сказал Малюта.
— Что отец мой — палач!
Но Малюта не смутился. Оглядевшись, он схватил сына за руку и выволок на улицу.
— Слушай, молокосос, — лицо его исказилось злобой. — Не отпущу я тебя никуда! Не уймешься, завтра же заставлю своими руками злодеев царских казнить. Авось, когда сам окровавишься, перестанешь отцом гнушаться! А уж до твоего Серебряного я доберусь!
В это время компания молодых опричников проскакала мимо тюрьмы. Здесь были царевич Иоанн, Вяземский, Грязной, Басманов.
Увидев Малюту, Басманов огрел плетью коня. Жеребец прянул с храпом в густую лужу, кидая грязь.
Комья грязи обдали Скуратова. Малюта всею ладонью стал стирать грязь с лица и одежды.
— Да что ты грязь-то стираешь? Добро на ком другом, а на тебе незаметно! — смеясь, крикнул царевич.
Федор Басманов добавил:
— К чистому нечистое не пристанет!
Малдэта с тяжелой ненавистью посмотрел им вслед и прошептал:
— Добро. Дайте срок, государи, дайте срок. Максим с жалостью смотрел на отца.
Взглянув на сына, Малюта со всей силы хватил кованой дверью и скрылся в тюрьме.
К вечеру Максим собрался в дорогу. Он вывел из стойла любимого коня.
Большая цепная собака, прикованная у входа, вылезла и стала рваться к нему.
Максим погладил собаку, а она положила ему свои черные лапы на плечи и стала лизать его лицо.
— Прощай, Буян, — сказал Максим. — Служи верно матушке. — Он с глубоким вздохом взглянул на окно дома. — Кроме нее нет у меня никого на свете.
Сын Малюты вскочил в седло и ускакал от дома. Буян рванулся раз, другой и, сорвавшись с цепи, бросился за молодым хозяином.
Серебряный с Михеичем подскакали к усадьбе боярина Морозова. В саду, за оградой, порывы ветра раскачивали вершины деревьев.
Тускло светилось окошко в светлице Елены. Она еще не ложилась.
Черные от грязи и пыли Серебряный с Михеичем спешились у ворот. К ним подбежали слуги.
— Повремени, братец. Не давай ему сразу воды, — сказал Серебряный слуге, подавая ему повод коня.
— Понимаем, боярин, — с достоинством ответил слуга. Елена раскрыла окошко, услышала фырканье лошадей и знакомый голос. Сердце ее сжалось.
Князь Серебряный вошел в дом.
Дружина Морозов сидел за дубовым столом, рука лежала на разогнутой книге. Увидев молодого князя, он поздоровался с ним, изо всех сил стараясь казаться радушным. Он не хотел показать виду, что подозревает Серебряного, а тот был задумчив.
Морозов улыбнулся.
— Рад видеть живого! Как там, в Слободе?
Серебряный поднял глаза.
— Не узнать царя. Постарел. Борода и усы почти вылезли. Что с ним сталось? И царь, и не царь. И непонятно, и грозно!
— Грозен, грозен! — кивнул Морозов. — Ну, поздравляю со счастливым возвратом! Не думал.
— Как сам-то, Дружина Андреич? Здоров ли? — спросил Серебряный.
— А ничего! Читаю вот, — Морозов перелистал книгу, облаченную бархатом. — Священное писание. Читаю о неверных женах, — он слабо улыбнулся. — Вот: «Если человек прелюбодействует с мужней женой, смертию да умрут прелюбодей и прелюбодейца»… Аль не читал? Смотри сюда! — старик поднял книгу, на всякий случаи: приглядываясь к Серебряному.
Но тут послышались звон бубна и топот копыт.
По улице, мимо частокола проскакало несколько всадников. Впереди — Василий Грязной, за ним Афанасий Вяземский, Басманов, позади — Хомяк и другие опричники.
Не протрезвев окончательно и в дороге, Грязной лупил рукоятью плети в кожаный бубен. Все остановились у ворот морозовского дома.
— Князь Афанасий Иваныч Вяземский! — почтительно сказал слуга, появляясь перед Дружиной Андреевичем.
— Вяземский ко мне? — изумился Морозов. — Что он, рехнулся? Ступай, скажи, что опричников я не знаю и дел с ними не веду! Ступай! — закричал он и топнул ногой.
Слуга колебался.
— Князь говорит, что послан от самого государя. С царским указом.
— От государя?… Он тебе сказал — от государя?! — опешил Морозов. — Настежь ворота!
Из окна Елена со страхом смотрела, как распахнулись ворота и въехали опричники с Вяземским впереди.
Сопровождавшие князя, сойдя с коней, задержались у ворот.
— Нынче наше от нас не уйдет! — сплюнул Хомяк, проверяя подпругу.
— Крови бы не было, — пробормотал стремянный Вяземского.
— Дурак! — отозвался Хомяк, глянув исподлобья.
Басманов, Грязной и Вяземский остановились в дверях, глядя на Морозова и Серебряного.
Вид Басманова являл смесь лукавств, надменности и беспечной удали.
Грязной, нетрезво покачиваясь, брякнул бубном.
— Боярин Дружина! — объявил Вяземский, заложив руку за кушак. — Царь и великий князь Всея Руси Иван Васильевич слагает с тебя гнев свой, сымает с головы твоей свою царскую опалу, и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости!
Морозов поднялся. Он был бледен. Сивые волосы пали ему на глаза.
— Господа опричники! — хрипло произнес он. — Прошу вашей милости отпраздновать сегодняшний день. Будем пировать до утра!
Вяземский приосанился, погладил бороду.
— А где же хозяйка? — спросил он, тряхнув кудрями, — Без хозяйки и мед не сладок!
Гости одобрительно зашумели.
— Без хозяйки не пью! — рявкнул Грязной.
— Просим пожаловать хозяйку, — жеманно протянул Басманов.
Князь Никита Романович Серебряный стоял в стороне.
Морозов поочередно взглянул на каждого из прибывших, и новое подозрение охватило его. Кто же из них его возможный оскорбитель, кто из них был в саду?
— Садитесь за стол, дорогие гости! — пригласил он, все пристальней вглядываясь в каждого из гостей. — А я пойду за хозяйкой. — Он вышел.
Вскоре, вереницей, появились слуги, быстро накрыли на стол.
Басманов подошел к зеркалу, вделанному в печь, стал расчесывать волосы.
— Жаль, — сказал он, — сегодня не поспеем в баню. А завтра, князь, милости просим, увидишь мои хороводы: девки все на подбор, а парни — старшему восемнадцати не будет.
Говоря это, Басманов сильно картавил. Серебряный не знал, что и отвечать.
— Выходит, то все правда, что про тебя говорят, — сказал он.
— А что про меня говорят?
— А то говорят, что ты перед царем, прости Господи, с голою задницей пляшешь!
Краска бросилась в лицо Басманова.
— А что ж, — усмехнулся он, принимая беспечный вид. — Если и в самом деле пляшу? Да и кого ему найти кроме меня? — с бесстыдной наглостью продолжал Басманов. — Видал ты такие брови? Ну, чем не собольи?… А волосы-то? Тронь, князь, пощупай, ведь шелк, право, ну шелк!
— Вижу, — усмехнулся Серебряный. Басманов, прищурясь, продолжал:
— А ты думаешь, Никита Романыч, мне, бедному, весело, что по царской милости они меня уже не Федором, а Федорой кличут, — указал он на Вяземского и Грязного. — Служишь царю, служишь, ублажаешь, как только можешь, а он вдруг возьмет да и посадит тебя на кол!
— Я, чаю, тебе это в одно удовольствие, Федор Алексеич! — мрачно заметил молчавший до того Вяземский.
Грязной заржал и украдкой хватил чарку. Серебряный думал о своем и больше ничего не слышал.
Тем временем опричники по одному расходились вдоль садовой ограды, подбирая сухой хворост.
Укрывшись за стволом старой липы, Михеич услышал хмельные голоса.
— Смотри, Хомяк, а только ребята злы. Кого хошь теперича разнесут, — сказал один из опричников.
— Князь не велит ни жечь, ни грабить, — добавил другой.
— Князь князем, а я сам по себе. А ежели мне хочется погулять! — куражась, ответил Хомяк.
Почуяв неладное, Михеич прошел к забору с калиткой, ощупал дубовый брус засова.
Елена явилась гостям в богатом сарафане. Она держала в руках золотой поднос с одною только чаркой. Гости встали. За женой вошел Морозов с обрезанными кругом волосами — признак освобождения от опалы.
— Теперь, дорогие гости, прошу уважить мой дом, принять из рук хозяйки чарку, — торжественно обратился к гостям Морозов. — И по старинному обычаю поцеловать жену мою!.. Дмитриевна, становись и отдавай поцелуи каждому поочередно.
Он устроил «поцелуйный обряд» лишь для того, чтобы по глазам жены, по ее поведению понять, кто же из присутствующих мог поцеловать той ночью его жену.
— По обычаю ты, боярин, первый должен поцеловать ее. А уж потом и мы! — зашумели гости. — Целуй первый!
Елена с трепетом стала возле печи. Глаза ее встретились с глазами мужа. Тот низко поклонился. Поцеловал. Пристально посмотрел на нее.
Со свойственной женскому сердцу сметливостью она отгадала его мысли.
— Князь, подходи! — сказал Морозов Вяземскому. Елена прикоснулась к чарке губами, а Вяземский осушил ее до дна. Глаза Афанасия Ивановича вспыхнули страстью.
