Фаина Гримберг - Клеопатра
— ...Мне вдруг начинает казаться, будто вот сейчас появится, поплывёт навстречу нам большой египетский корабль! И на палубе я увижу маму. Не царицу Египта, о которой пишут и рассказывают столько чудовищных нелепостей, а мою маму!.. Нет, не Клеопатра, а моя mitera, mana, mama, которая бегала со мною наперегонки в тени высоких пальм и придумывала самые лучшие игры...
И вот оно, темнокожее лицо Юбы Нумидийского, его курчавые чёрные волосы, его щека припадает к этой светло-смуглой щеке Клеопатры Селены, её прямые волосы причёсаны гладко на прямой пробор, сияет посреди гладкой черноты ниточка тонкая... Двое стоят обнявшись на палубе корабля, а вокруг медленными волнами гуляет море, называемое ими Средиземным... Двое стоят, обнявшись, плечо к плечу, щека к щеке... Печальная улыбчивость глаз... И медленно-медленно замирают, превращаются в эту древнюю фреску разных красноватых и коричневых тонов, как будто в «Сатириконе» Феллини... И я сижу в пустом тёмном зале и смотрю, как вдруг угасает, угасает...
Где-то там, за сценой, далеко и глубоко, в гримёрных и одевальных комнатах, мы оставляем совлечённые с наших живых тел, и с наших характеров, с наших душ, уже бесформенные мёртвые груды недавних обличий — наши роли в этом представлении. И совсем несходные с теми, кого мы только что сыграли, изобразили, мы приближаемся, держась за руки, к рампе и называем наши имена вместе с именами тех, чьи роли мы исполнили только что. И вместе с теми, которые не позволяют назвать свои имена, мы танцуем весёлый фригийский танец... Клеопатра-девочка — Марина Пенева, молодая Клеопатра — Антонина Калинина, старая Клеопатра — Фаина Гаврилина, Вероника — София Р., Деметрий — Андрей Гаврилин, Роман Р.; Ирас — Ольгерда Харитонова, Хармиана — Ирина Мотобрывцева, Тамара Мкртичева; Теодот — Данила Давыдов, Потин — Герман Лукомников, Аполлодор — Дмитрий Кузьмин, Арсиноя — Фаина Гаврилина, Марк Антоний — Андрей Мирошкин, Роман Р., Андрей Гаврилин; Марк Туллий Цицерон — Лазарь Шерешевокий, Фульвия — Татьяна Милова, Николай Дамаскин, братья Клеопатры, сыновья Клеопатры — Роман Р., Дмитрий Р.; Максим — Максим Гликин, Полина — Ольга Яблонская, Тула — Фаина Гаврилина, Ганимед — Александр Курлович, Цезарь Октавиан — Сергей Тимофеев...
Мы уже мёртвые, и мы всё равно живые, и мы весело-весело танцуем!..
* * *
До нас дошло совсем немного египетских надписей, в которых упоминается имя царицы Клеопатры VII. Это или надписи на монетах, или надписи, имеющие непосредственное отношение к сложной обрядности культа египетских божеств. Характер этих надписей — совершенно официальный. И тем не менее из них возможно извлечь некоторую полезную информацию. Например, о том, что Марк Антоний не играл в Александрии роль царя, или о том, что Клеопатра не называла своего первенца, старшего сына, Цезарем. Но уже вскоре после гибели Клеопатры началось сотворение мифа о роковой чудовищной женщине, безудержно преданной наслаждениям губительнице мужчин. Клеопатра постепенно становилась олицетворением принципа «jouissance feminine» — своего рода «реализованности женского наслаждения». Причём это самое «наслаждение» неразрывно связывалось с брутальным сексом и смертью... Именно такою Клеопатра предстаёт в текстах Светония, Плутарха, Иосифа Флавия и других писателей поздней античности. Именно в образе «женщины вамп», «роковой авантюристки» Клеопатра укореняется в системе европейской образованности и — предельно мифологизированная — становится — уже в девятнадцатом веке — достоянием массовой культуры.
Впрочем, ещё задолго до наступления девятнадцатого столетия образ Клеопатры интерпретируется в европейской культуре в границах от «благородной героини» до «нарушительницы правил нормальной жизни», то есть фактически правил и законов патриархатного общества, мужской цивилизации. Исполненной благородства и одновременно — страстной «распутницей», роковой «цыганкой» предстаёт Клеопатра в трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра» (1607 г.).
Знание анекдотов о Клеопатре — неизменная принадлежность женской образованности, над которой иронизируют мужчины, получившие «настоящее», не поверхностное образование. Не случайно в незавершённой повести Пушкина «Египетские ночи» общество русских аристократов, собравшееся послушать импровизатора, предполагает дружно, что тема «Клеопатра и её любовники» предложена, конечно же, особой женского пола! К женщинам-читательницам, иронизируя над их представлениями об истории, обращается и французский писатель Теофиль Готье в новелле «Ночь, дарованная Клеопатрой» (1838 г.): «Нашим читательницам, пожалуй, будет любопытно узнать, как была одета царица Клеопатра, вернувшись из храма в Гермонтисе...» Иронически относится к романтизму княжны Зинаиды трезвомыслящий врач Лушин в повести Тургенева «Первая любовь» (1860 г.):
— На что похожи эти облака? — спросила Зинаида и, не дожидаясь нашего ответа, сказала: — Я нахожу, что они похожи на те пурпуровые паруса, которые были на золотом корабле у Клеопатры, когда она ехала навстречу Антонию. Помните, Майданов, вы недавно мне об этом рассказывали?
Все мы, как Полоний в «Гамлете», решили, что облака напоминали именно эти паруса и что лучшего сравнения никто из нас не приищет.
— А сколько лет было тогда Антонию? — спросила Зинаида.
— Уж, наверное, был молодой человек, — заметил Малевский.
— Да, молодой, — уверительно подтвердил Майданов.
— Извините, — воскликнул Лушин, — ему было за сорок лет».
Да и сам «законодатель» европейского романтизма Байрон интерпретирует тему «Клеопатра» с достаточной долей иронии в «Стансах, написанных у Амвракийского залива» (1809 г.):
Я вижу Акциум. Над ним
Луна сияет величаво...
Здесь Египтянке отдал Рим
Своё владычество и славу.
Здесь сотни воинов лежат
На дне лазурного залива.
Здесь был венок героя смят
В угоду женщине красивой...
Своеобразную квинтэссенцию иронического отношения к представлениям носителей массовой культуры о Клеопатре мы находим в рассказе американского писателя О’Генри (1862-1910) «Негодное правило». Дочь провинциального ресторатора Айлин и её кавалеры ведут «умный» разговор:
— Во все века, мисс Хинкл, — сказал я, — несмотря на то, что у каждого из них была своя поэзия, своя романтика, люди всегда преклонялись перед умом женщины больше, чем перед красотой. Даже, если взять Клеопатру, то мы увидим, что мужчины находили больше очарования в её государственном уме, чем в её наружности.
— Ещё бы, — сказала Айлин. — Я видела её изображение — ну и ничего особенного. У неё был ужасно длинный нос.
— Разрешите мне сказать вам, мисс Айлин, — продолжал я, — что вы напоминаете мне Клеопатру.
— Ну что вы, у меня нос вовсе не такой длинный, — оказала она, широко раскрыв глаза, и изящно коснулась своего точёного носика пухленьким пальчиком.
— То есть, я... я имел в виду, — сказал я, — её умственное превосходство!
— Ах, вот что! — оказала она, и затем я тоже получил свою улыбку, как Бэд и Джекс».
Ближе к концу девятнадцатого столетия назревает необходимость пересмотра «романтического» отношения к египетской царице, почти уже преобразившейся из реального исторического персонажа в легенду, в мифологическую героиню. Немецкий египтолог Георг Эбере (1837-1898), автор исторических романов, выдержанных в так называемом «профессорском» стиле, пытается в своей «Клеопатре» создать образ женщины, матери четверых детей, занимающейся политической деятельностью в условиях конкретной исторической эпохи. Представить Клеопатру конкретным историческим персонажем желает и английский писатель Райдер Хаггард (1856-1925) в романе, который, конечно, также называется по имени царицы — «Клеопатра» — это название уже становится классическим. И наконец, в 1898 году появляется пьеса Бернарда Шоу «Цезарь и Клеопатра», казалось бы, напрочь опрокидывающая все романтические обветшалые штампы. «Роковая авантюристка» Клеопатра оказывается своенравным подростком, а «страстный» Юлий Цезарь — усталым болезненным пожилым человеком...
Тема Клеопатры, превращённой в объект массовой культуры, униженной, оклеветанной, проявлена с особой остротой в стихотворении А. Блока, написанном в 1907 году. Непосредственным поводом для написания стихотворения стало посещение Блоком музея восковых фигур в Петербурге, где в числе прочих экспонатов была выставлена и фигура лежащей Клеопатры, снабжённая специальным механизмом, благодаря действию которого фигура как бы дышала...
Открыт паноптикум печальный
Один, другой и третий год.
