Ян Мо - Песнь молодости
— Хун-бинь, — тревожно спросила она, — ты не передумал? Ты не забыл, что тебе уже пятьдесят девять лет?
— Знаю, — торопливо ответил профессор и налил себе чаю. — Дорогая, на белом свете есть девяностолетние люди, но поступают они, как молодые. А можно и в двадцать лет стать стариком. Я уже решил. Не будем больше говорить понапрасну. — Он взял со стола очки, протер их и, волнуясь, добавил: — Эти очки — плохие, не подходят. Судя по опыту «девятого декабря», пожалуй, придется драться. Принеси мне те, в черепаховой оправе: будут сидеть прочнее, а то, если разобьют, я в двух шагах ничего не увижу.
Жена замерла на месте:
— Хун-бинь, чем дальше, тем больше ты становишься похожим на ребенка! Это же смешно. Мы разрешили Сяо-янь участвовать в революции. Но ты… ты только подумай, Хун-бинь, ведь мне в этом году тоже исполняется пятьдесят лет, а младшая дочь еще очень мала. В твоем возрасте, да еще в такую холодную погоду может всякое случиться… — Она замолчала и приложила платок к глазам.
— Ха-ха! — вопреки ее ожиданиями громко рассмеялся профессор и похлопал жену по плечу. — Вы, женщины, всегда преувеличиваете. Если рассуждать так, как вы, то не найдется ни одного человека, который стал бы рисковать. Так, чего доброго, и свету конец придет! Нет, пойду! Приготовь мне что-нибудь поесть, да поплотнее! Я еще потягаюсь с молодежью!
Жена принесла чашку супа-лапши с яйцами и несколько пирожков, зажаренных в масле. Довольная, она глядела, как профессор с аппетитом ел все это, но на сердце у нее росла тревога. Да, старик действительно превратился в ребенка! Он торопился и напоминал пылкого юношу, собирающегося на вечер танцев. Закончив еду, он посмотрел на улицу. Едва брезжил рассвет. Профессор стал рыться в карманах, достал свою любимую паркеровскую ручку, адреса многочисленных знакомых, толстую записную книжку, связку ключей и торжественно вручил все это жене:
— Это мои самые дорогие сокровища. Возьми их. Мало ли что… Тогда сбереги. Здесь мой труд за многие десятилетия научных исследований…
Госпожа Ван заплакала, опустив голову. Потом взяла себя в руки, аккуратно сложила вещи и с неожиданной для нее твердостью сказала:
— Хун-бинь, я пойду вместе с тобой!
— То есть как? — удивился профессор. Ему и в голову не могла прийти мысль, что его жена, слабая женщина, решится участвовать в таком опасном предприятии.
— Почему тебе можно, а мне нельзя? — решительно спросила она.
Профессор был в затруднении и не нашелся, что ответить. Он поднял руки и улыбнулся:
— Хорошо, хорошо! Пойдешь. На фронте борьбы за спасение родины одной старухой больше станет.
И профессор с женой, борясь со студеным ветром, направились к женскому общежитию Пекинского университета в поисках Ван Сяо-янь. Там ее не оказалось. Им сказали, что она ушла к воротам Дунчжаймынь. Ван Хун-бинь подхватил жену под руку и заторопился к месту сбора.
Около ворот бурлил людской поток. У профессора зарябило в глазах. Сердце сжалось. Вдруг он увидел своего студента Ван Чжуна, который держал речь, размахивая тонкими руками. В морозной утренней дымке слабые лучи солнца падали на его темное и узкое лицо. Доносился визгливый голос:
— Друзья! Здесь только что выступал представитель студенческого союза. Он, пожалуй, прав, что мы, студенты Пекинского университета, должны пробудиться и, не боясь жертв, подняться на борьбу. Но позвольте спросить, с кем мы должны бороться? Против кого должны быть направлены наши усилия? Я хочу предупредить всех: мы не должны попасть в сети всяких там капитулянтских партий и стать их орудием! Нельзя допустить, чтобы наша кровь и впредь проливалась в навозную яму. Знаете ли вы, что кое-кто во весь голос призывает к созданию единого антияпонского фронта? Но на деле это не что иное, как единый капитулянтский фронт, который означает объединение с гоминданом, то есть с предателями родины…
9 декабря многие из нас попались на удочку. Нам говорили про отпор, про выступление против продажи Северного Китая. А на деле? Самая настоящая западня. Наши молодые сердца и кровь были использованы для того, чтобы кое-кто сделал себе карьеру и нажил политический капитал. Не поддадимся на эти уловки! Мы, молодежь, горячо любим родину и будем бороться не только с японским, но и с любым другим империализмом! Нас больше не обманешь! Мы — за революцию! И безоговорочно! А пройтись раз-другой по улице, выкрикнуть лозунг — это пустозвонство!
В наэлектризованной толпе послышались одобрительные выкрики:
— Правильно! К чему заниматься чепухой?!
Студенты заволновались, одни потянулись домой, другие попрятали флажки, которые были у них в руках, и тоже стали расходиться.
Ван Хун-бинь пришел в негодование:
— Каков, а? Молокосос!
Вдруг его жена вздрогнула. Кто это возбужденно размахивает руками в гуще толпы? Кто так страстно говорит? Да ведь это их любимая, всегда застенчивая и сдержанная Сяо-янь! Она гневно жестикулировала перед самым носом Ван Чжуна и голосом, полным гнева, кричала:
— Товарищи! Постойте! Выслушайте меня! Этот Ван Чжун — презренный троцкист. Он выслуживается перед гоминдановскими молодчиками из охранки. Он… он и меня обманул! Многие знают, как мне было трудно. Все они прикрываются фальшивыми вывесками и водят за нос нас, молодых и неискушенных студентов. Они тянут нас на преступный путь! Это из-за них я, сама того не зная, наделала много опасных ошибок! Но сейчас я все поняла! Они меня больше не обманут!.. Товарищи! Не верьте им! Сегодня студенты Бэйпина объявляют забастовку на шесть дней и выходят на новую грандиозную демонстрацию. Перед этой демонстрацией содрогнутся наши враги. Кто из нас станет равнодушно смотреть, как враги и предатели хозяйничают на священной и прекрасной земле наших предков? Только такие, как Ван Чжун!
Ван Сяо-янь вышла из себя: обман и оскорбления, которым она подвергалась, до глубины души возмутили ее. Она подскочила к Ван Чжуну. Тот стоял с вытянувшейся физиономией и готовился опровергать ее выступление. Послышались звонкие пощечины. Ван Сяо-янь хлестала его по лицу и кричала:
— На тебе, собака! Получай!
Кто бы мог подумать, что эта девушка совсем недавно прилежно изучала древние оды? «Бей его! Бей гада!» — поддержала ее толпа студентов. Вернулись и те, кто попрятал флажки. Вокруг Ван Чжуна и его приверженцев немедленно образовалось плотное кольцо возмущенных студентов.
«Бей его! Смерть собаке!» — звенело в морозном утреннем воздухе. На прохвоста обрушился град ударов. Профессор Ван Хун-бинь не удержался и крикнул дочери:
— Молодец, Сяо-янь! Так ему!
Дружки Ван Чжуна трусливо разбежались. Профессор схватил жену за руку и стал пробираться через толпу к дочери. Изумленно оглядев Сяо-янь со всех сторон, Ван Хун-бинь сделал одобрительный жест и довольно улыбнулся:
— Добро, добро, дочь. Ты повзрослела. Как здорово с ними обошлась! Их и след простыл.
— Папа! Мама! — Сяо-янь смутилась. — Папа, потише, пожалуйста! Здесь же люди. — Сяо-янь бережно взяла мать за руку. — Мама, и ты здесь?
— Твоя мама тоже переменилась. Вот мы все и оказались здесь… Ну как? Пора выступать? — спросил Ван Хун-бинь.
— Да, сейчас пойдем к Сичжаймыньским воротам и там соединимся с остальными студентами, — заторопилась Сяо-янь.
В это время в толпе раздались дружные возгласы:
— Почет и уважение профессору Ван Хун-биню! Почет и уважение супруге профессора! Профессор с нами!
Ван Хун-биню стало неловко. Он смотрел в ясные, горящие глаза юношей и девушек, и к его горлу подкатил комок. Отвечая на приветствия, он взял под руку жену и пошел в строящиеся ряды демонстрантов.
Глава тридцать седьмая
В течение недели после событий «9 декабря» партийная организация сплотила студентов, выявивших себя в процессе борьбы за национальное освобождение. Поставив целью развить достигнутые успехи, вовлечь в борьбу новые студенческие массы и выступить против продажного Хэбэй-Чахарского политического совета, вечером 15 декабря в маленькой комнатке гостиницы «Чанань» собрались члены партии, руководившие Ассоциацией студентов. Маскируясь игрой в мацзян, они постановили — на второй день после официального создания этого марионеточного совета, то есть 16 числа, организовать мощную демонстрацию студентов и учащихся города.
Ночью Сюй Хуэй разбудила Дао-цзин и сообщила ей о принятом решении. Вся работа в Пекинском университете возлагалась на Дао-цзин. Сюй Хуэй уходила в другой университет.
Остаток ночи Дао-цзин провела на ногах, распределяя обязанности между Хоу Жуем, коммунистами и активистами. К четырем часам утра незаметно для посторонних глаз была приведена в готовность большая группа студентов — участников демонстрации. Были образованы пропагандистская бригада, отряд по охране порядка, группа связи.
