Ян Мо - Песнь молодости
Началась схватка с войсками. Выбившаяся из сил студентка оступилась и упала. На нее обрушились удары палачей. Обливаясь кровью, девушка продолжала кричать:
— Люди! Организуйтесь и вооружайтесь! Китайский народ, поднимайся на спасение Китая!
Борьба продолжалась до тех пор, пока зимнее солнце не скрылось за Сишаньскими горами и штаб демонстрации не отдал распоряжения разойтись во избежание дальнейших жертв.
Ван Сяо-янь достался по плечу удар дубинкой, а Ли Хуай-ин оказалась совершенно невредимой. Верткая, как обезьяна, она сновала в бурлящей толпе, взяв на себя роль разведчика. При виде полицейского с саблей она кричала: «Осторожно!» Упавших Ли Хуай-ин поднимала. Один раз полицейский замахнулся на нее рукояткой сабли, но она хладнокровно спросила: «Чего дерешься? Не видишь, мне здесь пройти надо!» Ее уверенный тон и дорогая шуба сбили того с толку. Когда подруги возвращались обратно, Ли Хуай-ин, поддерживая раненую Сюй Хуэй, с улыбкой сказала: «В сражении нужны и смелость и расчет».
— Сегодня я по-настоящему поверила в наш университет! — закончила свой рассказ Сяо-янь. — Я думала, что у нас уже не будет того подъема, который был «4 мая» и «18 сентября», но теперь думаю совсем по-другому. Да, когда мы проходили по улице Шатань, к демонстрации присоединилась еще большая группа студентов из университета. Борьба подняла всех.
Несмотря на то, что много юношей и девушек ушло ранним утром на сборный пункт, в университете осталось еще немало студентов. Они направились в аудитории, библиотеку, на спортплощадки. Когда основная колонна приближалась к университету, по указанию штаба подбежали связные и закричали: «Пекинский университет! Поднимайся!», «Друзья, возродим дух «4 мая»!» Словно искра пронеслась по общежитиям, аудиториям, лабораториям, библиотеке, стадиону. Отовсюду стали сбегаться студенты и собираться у ворот. Вскоре они присоединились к рядам борцов. А когда в колоннах стали кричать: «Приветствуем участие студентов Пекинского университета!» и «Пекинский университет, возрождай славные традиции «Движения 4 мая»!», Хоу Жуй побежал на стадион и ударил в колокол, которым обычно давали сигнал окончания занятий. Да, это было похоже на то, что пришел конец курсу Ху Ши: «Учебой спасай родину!»…
Вошла, прихрамывая, Сюй Хуэй. На ее лбу виднелись запекшиеся пятна крови. Не дав Дао-цзин и рта раскрыть, она подскочила к кровати:
— Ну как? Лучше? Температура еще есть?
Дао-цзин пожала ей руку:
— Сюй Хуэй, ты почему не пошла в больницу? Такие раны очень опасны.
— Ты волнуешься, как старенькая мама, — Сюй Хуэй заботливо поправила на ней одеяло и улыбнулась. — Не беспокойся. Легкие царапины. Стоит ли идти в больницу? Лучше расскажи, как твои дела.
— Хорошо. А потерь много? Кого арестовали?
— Двух студентов из педагогического серьезно ранили штыками. Много потерь и у нас. Еще не подсчитали. Арестовано… Пока только знаем, что арестовано свыше десяти человек.
— Что дальше намечено? — тревожно спросила Дао-цзин, внимательно глядя на Сюй Хуэй.
— Да. И я тоже об этом хотела спросить, — присоединилась Сяо-янь.
Сюй Хуэй выпрямилась, хотела налить себе чаю, но, заметив, что чайник пустой, покачала головой:
— Соседи тоже ходили на демонстрацию? Так ты и сидишь без капли воды? Да-а… Вы спрашиваете, что будем дальше делать? — Сюй Хуэй задумалась, потом улыбнулась. — Направлять студенческое движение в русло борьбы рабочих и крестьян! Вулкан уже действует! Пусть все зло и мрак сгорят в потоке его лавы!
Сюй Хуэй говорила так, будто произносила клятву.
Глава тридцать пятая
На третий день после демонстрации Дао-цзин стало лучше, хотя она все еще была очень слабой. Чтобы дать ей окончательно выздороветь, а также чтобы уберечь от врагов, Сюй Хуэй категорически запретила ей выходить на улицу. Дао-цзин пришлось отлеживаться и читать — она оказалась надолго оторванной от внешнего мира.
Цзян Хуа 9 декабря так и не пришел. Он появился лишь на третий день вечером.
Весь светясь радостью, потирая замерзшие руки, он ласково сказал:
— Теперь, наверное, ничто не помешает нам быть вместе… целый месяц.
— Правда? — не веря себе, спросила Дао-цзин и положила свою руку в его большую ладонь. — Это правда, Цзян Хуа? Но как ты плохо выглядишь! Уж не заболел ли? — встревожилась Дао-цзин.
— Нет, нет, не заболел. А ты как? — улыбнулся Цзян Хуа и прилег на кровать.
Дао-цзин с беспокойством посмотрела на него:
— Не может быть. Если бы у тебя было все в порядке, то не выглядел бы таким желтым. Попал в переплет?
Цзян Хуа навалился на подушку и устало закрыл глаза:
— Нет. Штаб демонстрации находился в кафе неподалеку от университета и не подвергся нападению. Но вчера вечером две сотни полицейских окружили Северо-Восточный университет и стали хватать руководителей демонстрации как раз в то время, когда мы были там. Но нам повезло: мы перемахнули через стену и ушли от погони. Было много снега, и когда я перелезал, то поскользнулся и свалился на какие-то доски у стены. Вот и ушибся.
— Чем спокойнее говорил Цзян Хуа, тем больше нервничала Дао-цзин:
— Дай-ка я посмотрю, где ты ушибся.
Но Цзян Хуа воспротивился:
— Не надо. Уже все прошло!
Он взял ее за руки и тихо спросил:
— Дао-цзин, ты знаешь, к чему привела демонстрация? В Бэйпине началась студенческая забастовка. На нее откликнулись студенты всей страны. Невзирая на невероятные трудности, нашей партии удалось зажечь факел борьбы среди студентов!
— Да, я знаю об этом. — Дао-цзин прижалась к лицу Цзян Хуа и перевела разговор на другую тему: — Ты устал? Мы так давно не виделись… Ты знаешь, что я сейчас хочу? Чтобы мы больше никогда, никогда не расставались!
Цзян Хуа в знак согласия кивнул головой. На его бледном лице появилась счастливая улыбка. Он медленно приподнял отяжелевшие веки и крепко сжал руки Дао-цзин:
— Дао-цзин, мне уже двадцать девять лет, и лишь сейчас я впервые полюбил… тебя. Ты так похожа на мою маму, поэтому я отдаю тебе свое сердце и любовь. Всеми силами хочу дать тебе радость и счастье… Но, прости, меня беспокоит, что я тебе даю очень мало.
— Ты ошибаешься. Разве мы не делим пополам и горести и радости? Как ты можешь думать, что я тобою недовольна? Неправильно! Я счастлива, как никогда. — Дао-цзин перевела дыхание, ее бледное лицо стало строгим, но потом опять потеплело: — Я часто думаю, что настанет день, когда осуществится моя мечта — стать достойным борцом за дело коммунизма. Кто вселил в меня эту мечту? Партия и ты тоже… Что значат все наши личные интересы? Ничего. Лишь бы продвигалось вперед наше дело, лишь бы народу была польза. — Она смущенно прижалась к нему. — Так ты все-таки сильно ушибся?
— Да нет, — медленно ответил Цзян Хуа, закрыв глаза. — На самом деле, нечего беспокоиться. Если бы серьезно, я бы сказал, — он рассмеялся. — Дао-цзин, ты еще не знаешь меня и считаешь, что я не способен ни на какие чувства. Верно? Но это же не так. Я люблю и помечтать.
— Вот не знала!
— Да, я всегда мечтал о тебе. Веришь? — он порывисто обнял и поцеловал Дао-цзин.
Она прижала голову Цзян Хуа к подушке и стала укачивать словно ребенка:
— Дорогой, я знаю тебя… Верю.
Цзян Хуа молча улыбался и держал в своих руках руку Дао-цзин, словно боялся, что ее у него отнимут.
— Какие стихи ты написала за эти дни? — спросил Цзян Хуа.
— Откуда ты знаешь, что я сочиняю стихи? — удивилась Дао-цзин.
— Не только знаю, но и читал.
«Не иначе как он читал стихи, написанные в память о Лу Цзя-чуане! — мелькнула догадка у Дао-цзин. — Он их, наверное, случайно нашел в книге». Дао-цзин покраснела и прижала его руки к своему лицу.
— Ты не удивляйся. Я не умею слагать стихи. Это было один раз написано ради него, ради твоего друга. Ты должен понять меня…
Цзян Хуа ничего не ответил. Выражение лица его было спокойно, взгляд был чистый и понимающий. Так мог вести себя лишь только настоящий друг. Спустя минуту Цзян Хуа тихо сказал:
— Дао-цзин, ты говоришь, что мы и радость и горе делим пополам. Не пойми меня превратно: я очень доволен, что ты умеешь писать стихи… Но поговорим о другом. Иного случая у нас не будет. Ты часто спрашивала о моей прошлой жизни, но я все не имел возможности рассказать. Хочешь, я расскажу сейчас. Хорошо? — Цзян Хуа глубоко вздохнул. — Мой отец был типографским рабочим и один содержал семью из шести человек. Вообще еле-еле сводили концы с концами. А когда отец оказывался безработным или когда задерживали жалованье, то мы сидели голодные. До сих пор забыть не могу, как я, двенадцатилетний мальчишка, плохо поступил по отношению к маме. В детстве я был страшным сорвиголовой. Однажды в каникулы — мы тогда жили в Шанхае — я убежал на улицу с приятелями. В то время мама родила сестренку, а папа был безработным и весь день ходил по городу в поисках работы. Мама лежала, и за ней некому было ухаживать. Она попросила меня, самого старшего, сходить к соседям и принести ей поесть. Но я как выскочил на улицу, так сразу же ввязался в игру, позабыв о ее просьбе. Мы побежали с ребятами на пристань. Наигравшись до упаду, я вернулся домой поздним вечером. Папа еще не приходил. Мама лежала на кровати вся в слезах. При тусклом свете лампы ее лицо показалось мне мертвенно-бледным. Братья и сестры вповалку спали на кровати. Мама ничего тогда не сказала, но мне врезалось в память печальное выражение ее лица. Я заплакал, поняв, что плохо поступил. Вот с тех пор я и изменился…
