Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— С нами будет то же, что и с другими, давайте подождём и наберёмся терпения…

Зейнаб с заметной нервозностью воскликнула:

— Мы больше ничего не увидим и не услышим, кроме ужаса и горя. Да проклянёт Господь наш этих ублюдков…

В этот момент Камаль открыл глаза и в изумлении перевёл их на собравшихся в его комнате. Затем сел на постели и вопросительно поглядел на мать. Она подошла к кровати и рукой погладила его по большой голове, приглушённым голосом, в рассеянных мыслях прочитала над ним «Аль-Фатиху». Мальчик спросил её:

— Что вас всех привело сюда?

Она пыталась сообщить ему новость в наиболее подходящем виде, и мягко произнесла:

— Ты сегодня не пойдёшь в школу…

Мальчик в восторге переспросил:

— Из-за демонстраций?

Фахми с некоторой горячностью произнёс:

— Англичане заблокировали дорогу!

Камаль понял теперь тайну их собрания и в оцепенении посмотрел на их лица, затем вприпрыжку подбежал к окну и долго глядел наружу из-за ставень. Наконец он в волнении сказал:

— Они собрали ружья горками по четыре в каждой…

Он поглядел на Фахми, словно взывая к нему о помощи, и в страхе вымолвил:

— Они нас убьют?..

— Они никого не убьют. Они пришли сюда, чтобы перехватить демонстрантов…

Зависла краткая пауза, и тут мальчик, словно обращаясь сам к себе, сказал:

— До чего красивые лица у них…!

Фахми насмешливо спросил его:

— Они и впрямь тебе понравились?..

Камаль наивно ответил:

— Очень. Я же представлял их себе в образе чертей…

Фахми с горечью произнёс:

— Кто знает, может быть, если бы ты увидел настоящих чертей, тебе бы понравился их облик..!

В тот день они не поднимали засовы на дверях дома, и не открывали окна, выходящие на дорогу, даже чтобы проветрить и впустить в дом солнечные лучи. Впервые господин Ахмад разговорился, сидя за столом и завтракая в кругу семьи. Он тоном знатока сказал, что англичане сурово настроены против демонстраций, и потому они заполонили все кварталы, где больше всего демонстрантов, и по его мнению, они должны остаться дома, пока всё не прояснится. Он говорил уверенно, хотя и хранил свой привычный величественный образ и не позволял никому вызвать у него тревогу, которая разлилась по всему его нутру, стоило ему сойти с постели, когда Ясин постучал к нему в дверь. Впервые Фахми осмелился возразить мнению отца, когда в мягкой манере он сказал:

— Но отец, из-за того, что мы остались дома, в школе могут подумать, что мы бастуем!

Ахмад не знал ничего о том, что его сын и сам участвует в демонстрациях, и потому он сказал:

— Это продиктовано необходимостью. Вот твой брат — он чиновник, и сейчас в более щекотливом положении, чем ты. Здесь имеется явное оправдание…

Сейчас было не самое подходящее время, чтобы проявлять смелость и обращаться к отцу, так как, с одной стороны, он боялся его гнева, а с другой — приказание отца никому не покидать дома было достаточным оправданием перед его совестью и мешало ему выйти на улицу, заблокированную со всех сторон войсками, жаждущими крови его братьев-студентов. Отец поднялся из-за стола и удалился к себе в комнату, а мать и Зейнаб тут же занялись своими домашними обязанностями.

Тот день был солнечный — как обычно в конце марта — и наполненный весенним тёплым ветерком — дыханием весны. Три брата поднялись на крышу и уселись под навесом из плюща и жасмина. Камаль нашёл себе развлечение в шалаше с курами, да ещё какое! И перебрался туда. Он насыпал курам зёрен и весело гонялся за ними, подбирая найденные яйца, в то время как братья заговорили о сенсациях, что передавались из уст в уста: о разгоревшейся со всех сторон в дельте Нила революции — от крайнего севера до крайнего юга. Фахми рассказывал о том, что ему было известно о прекращении работы железной дороги, телеграфа и телефона, о проведении демонстраций в различных провинциях страны, о боях, которые разгорелись между англичанами и революционерами, о народных массах, мучениках, всеобщих похоронах, на которых несли десятки погребальных носилок, о бастующих в столице студентах, рабочих, адвокатах, о том, что больше ни на чём нельзя было проехать, кроме как на телегах-двуколках. Юноша пылко сказал:

— Это на самом деле революция?.. Они словно звери убивают людей по собственной прихоти, и только отнимают жизнь, сея одну смерть…

Ясин, удивлённо покачав головой, сказал:

— Я и не представлял себе, что у нашего народа есть боевой дух…

Фахми, словно забыв, насколько был охвачен отчаянием, прежде чем вспыхнула революция, что застала его врасплох и ошеломила, произнёс:

— Да, он полон бессмертного боевого духа, что горит в его теле повсюду: от Асуана до Средиземного моря. Революцию подняли англичане, и теперь она никогда не погаснет.

С улыбкой, игравшей на губах, Ясин сказал:

— Даже женщины, и те вышли на демонстрации…

Фахми как пример привёл строки из касыды Хафиза [53] о демонстрациях женщин:

Вышли красавицы в знак протеста,

И начали рассматривать друг друга.

А чёрные платья сделали они эмблемой своей.

Словно звёзды взошли они, ослепительно сверкая во мраке.

И пошли они по дороге по пути к дому Саада.

Душу Ясина потрясли эти стихи, и он засмеялся и сказал:

— Мне бы надо такое выучить наизусть…

В голове Фахми появилась свежая идея. Он печально спросил брата:

— А интересно, докатятся ли новости о том, что у нас тут творится, до места ссылки Саада? Знает ли этот великий старик, что жертва, принесённая им, не была напрасной? Или он погружён в отчаяние?..

57

Они так и просидели на крыше всё утро. Братьям захотелось понаблюдать за маленьким британским лагерем, и они увидели одного из солдат: те уже установили полевую кухню и начали готовить себе обед. Многие из них разошлись и расположились между входом в Ад-Дарб Аль-Ахмар, улицами Ан-Нахасин и Байн аль-Касрайн, поскольку прохожих там не было. Иногда большими толпами они выстраивались в очередь по звонку в рожок, затем брали свои ружья и садились в один из военных грузовиков, который направлялся в сторону дома судьи — это указывало на то, что демонстрации перекинулись на близлежащие кварталы. Фахми следил за их скоплениями и перемещениями с замиранием сердца и пылкой фантазией…

Наконец братья спустились с крыши, оставив там Камаля развлекаться в одиночестве, и отправились в комнату для занятий. Фахми раскрыл свои книги и принялся навёрстывать упущенное за минувшие дни. А Ясин взял в руки поэму «Аль-Хамаса» и «Трагедию в Кербеле», и вышел в зал, дабы воспользоваться чтением, чтобы убить время, которого теперь у него было хоть отбавляй в четырёх стенах его темницы: столько же, сколько воды по ту сторону плотины. Он читал детективные и прочие рассказы: они его больше занимали, чем стихи, хотя последние тоже ему нравились. Чтение было самым удобным времяпрепровождением дня него, и лёгкие книги были ему понятны, а из сложных он довольствовался книгами по музыке. Редко когда приходилось ему прибегать к комментариям, иногда он наизусть заучивал какой-нибудь бейт и нараспев читал его, хоть и мог понять его смысл лишь частично, а то и придумывал какой-нибудь иной смысл, не имевший ничего общего с истинным. Бывало и такое, что смысл ему не давался совершенно, однако несмотря на это, в уме его оседали образы и фразы, считавшиеся достоянием, которым кичился любой, ему подобный, так что он усердно трудился, чтобы найти им применение, и когда это было уместно, и без всякого повода, причём последнее случалось даже чаще. Если выдавался такой день, когда нужно было написать письмо, он готовился к этому, подобно маститому писателю, и вставлял туда высокопарные выражения, попавшие в силки его памяти. И вместе с тем, Аллах обделил его талантом поэта, хотя среди своих знакомых он считался оратором, но не потому, что он и в самом деле им был, а в силу своей неспособности соревноваться с ними и страха перед всеми этими непонятными выражениями.