Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Не прошло и нескольких минут, как им овладело относительное спокойствие, и жестокие слова его, сказанные в адрес Зейнаб, отдались эхом в его ушах. Он сознался себе, что это было слишком сурово с его стороны, и он совсем не призывал её уйти из дома. Он почувствовал что-то похожее на сожаление, но не потому, что вдруг отыскал в уголках своего сердца осадок любви к ней, а из-за желания не выходить за рамки благовоспитанности в отношениях, и возможно также из уважения или страха перед её отцом. Даже во время переезда её в этот дом, когда он с помощью твёрдости и решительности решил подчинить её себе, он просил прощения, если бывал слишком суров с ней. В этой семье из-за гнева не слишком переживали — в том не было ничего странного: доброта и кротость были их прерогативой, тогда как лишь одному отцу принадлежало полное право гневаться.

Гнев же всех остальных был скоротечен, как разряд молнии — он быстро вспыхивал, и так же быстро потухал, после чего все начинали сожалеть и раскаиваться. Вот почему Ясин и присвоил себе право быть таким высокомерным. Сожаление о сказанном не подталкивало его примириться с женой. Вместо этого он утешал себя словами:

— Она сама вызвала мой гнев… Разве не могла она говорить со мной помягче?!

Ему всегда нравилось, когда она украшала себя терпением, кротостью и извинялась перед ним, так что он отправлялся на свои ночные развлечения, уверенный в надёжном домашнем тыле. Вынужденное заточение дома стало угнетать его ещё больше после того, как Зейнаб сама разгневалась на него и удалилась.

Он вышел из комнаты и поднялся на крышу. Воздух там был мягким, а ночь тихой. Всё объяла полная темнота, сгущавшаяся ещё больше под навесом из плюща и жасмина, и тонкая на другой половине крыши, которую покрывал лишь небесный купол, унизанный повсюду жемчужинами звёзд. Он принялся мерить крышу шагами взад-вперёд, проходя между стен, что выходили к дому Мариам, и предаваясь различным фантазиям. Другая оконечность садика из плюща выходила на мечеть Калауна. Когда он проходил мимо навеса, до ушей его донеслись чьи-то приглушённые вздохи, возможно, шёпот, и в этой тьме он от удивления вытаращил глаза и воскликнул:

— Кто здесь?..

Ответил ему хорошо знакомый зычный голос:

— Это я, Нур, господин…

Он тут же вспомнил, что Нур была служанкой его жены, которая на ночь укладывалась спать в деревянном сарае, рядом с курятником, где были собраны остатки старой мебели. Он поглядел в том направлении и наконец различил её вытянутый силуэт — она стояла всего в нескольких шагах от него, и сама казалась частичкой ночи, такой же густой и твёрдой. Затем он смог увидеть белоснежно-белые белки её глаз, выделявшиеся, словно два нарисованных мелом круга на чёрной как смоль классной доске. Он приблизился, но не вымолвил ни слова. Облик её рисовался в его воображении спонтанно — чернокожая женщина лет сорока, крепко сбитая, толстобокая, полногрудая, круглозадая, с лоснящимся лицом, блестящими глазами и полными губами. Были в ней и сила, и грубость, и что-то странное, либо так она представлялась остальным с момента своего появления в доме.

Вдруг в нём словно внезапный взрыв без предупреждения появилось желание напасть на неё. Оно так сильно овладело им, будто в нём была сосредоточена цель всей его жизни, прямо как в тот вечер после свадьбы Аиши во дворе дома, в присутствии Умм Ханафи. В его спокойном сознании жизнь забила ключом, возбуждение передалось всему телу и наэлектризовало его, и место скуки и уныния занял безумный пылкий интерес. И всё это в мгновение ока! Походка, мысли и воображение его постепенно становились бодрее. Он продолжал мерить крышу из начала в конец своими шагами, сокращая траекторию на две трети, затем наполовину, и каждый раз, как он проходил мимо неё, всё тело его содрогалось от неукротимого желания. Чёрная невольница?… Служанка?… Даже если и так, у него уже был опыт, который нельзя отрицать. Конечно, она не была для него такой же желанной целью, что и Зануба, отличавшаяся красотой, или как торговка кокосовыми орехами с насурьмлёнными глазами из переулка Ватавит, у которой были мягкие подмышки, а к ногам пристала глина.

Но даже безобразная внешность этой женщины была приемлемым оправданием для его слепой похоти — он с тем же вожделением смотрел на неё, что и на Умм Ханафи, или на одноглазую гадалку по песку, с которой уединился за воротами Ан-Наср. В любом случае, Нур обладала мясистым твёрдым телом, внушавшим, без сомнения, искушение прикоснуться к нему и повалить на землю. Она была чёрной рабыней, — сношение с ней казалось ему оригинальной новизной в его опыте, памятным достижением, которое подарит ему свой пыл.

Атмосфера вокруг него была, по его мнению, подходящей и безопасной. Повсюду было темно, и его желание разгорелось до предела. В считанные минуты он отбросил всякое стеснение, кинул зоркий взгляд в её сторону и направился туда, где, по его мнению, было удобнее всего соприкоснуться с ней, будто бы не нарочно, по ходу. Он не торопился обнаружить своё желание до тех пор пока не представится возможность прощупать все шаги и осторожно — как в случае с Умм Ханафи — проделать отвлекающий манёвр, чтобы её крики не откликнулись эхом во всех концах дома и не было ещё одного позорного скандала. Он медленно приблизился, уставившись на неё широко раскрытыми глазами, и сгорая внутри от похоти, желал сейчас, чтобы несмотря на темноту, слова, таящиеся в его взгляде, проникли в её душу. Сердце его трепетало от волнения. И вот он уже совсем близко от неё, прямо напротив, и локтем задевает её тело, однако продолжает идти дальше, словно то, что произошло сейчас, было случайностью. Дрожь пробежала по его телу, когда он коснулся её, и весь его внутренний мир затерялся в бессознательном, а когда он дошёл до конца крыши, от него ничего не осталось, кроме нежного прикосновения. Она же при этом лишь скромно посторонилась. Он убедился в своих предположениях о том, что у неё нет сомнений в его намерении, и повернул обратно, твёрдо решив повторить атаку. Снова подошёл к ней и коснулся локтем одной из грудей женщины — на этот раз чувства не подвели его — но не убрал его, как можно было ожидать от человека, утверждающего, что он сбился с пути, а слегка прикоснулся им к другой груди, не заботясь о том, чтобы снять подозрения, и продолжил идти, говоря про себя:

— Несомненно, она распознает мою цель, а может быть, уже догадалась. Но она упускает из виду: всем своим видом она внушает, что хочет отойти в сторону, но при этом медлит, или она застигнута врасплох и стоит в недоумении. В любом случае, она не стала защищаться от меня рукой и не сделала ни одного движения в тишине, даже не вскрикнула от неожиданности, как сделала бы дочка сапожника. Так попробуем в третий раз.

В этот раз он вернулся к ней быстро и нетерпеливо. Неповоротливым шагом он приблизился к ней, затем вытянул локоть в сторону её полной груди, похожей на небольшой набухший бурдюк с водой, затем двинул локтем в нерешительном и вместе с тем откровенном движении, и уже намеревался продолжать свою прогулку, прикрываясь желанием убежать, как обнаружил, что она подчинилась ему, а может просто была тупой. Опьянение затопило его рассудок, накатив на него безумным потоком, и он остановился. Дрожащим, плавящимся от страсти голосом он спросил её:

— Нур, это ты?!

Он шёл на неё, чтобы она не ускользнула от него; она же отступала назад, пока не уперлась спиной в стену. Он почти настиг её, и она промолвила:

— Да, господин мой…

Он хотел что-нибудь сказать, что помогло бы ему, пока он сможет откровенно рассказать ей, что так терзает и волнует его внутри, словно боксёр, что сотрясает в воздухе кулаками, поджидая удобного случая, чтобы нанести тяжёлый удар. Она тяжело дышала, и капли пота выступили у неё на лбу. Он спросил:

— Почему ты не ушла в свою комнату?..

Служанка, наткнувшись на блокаду, подстроенную им, сказала:

— Я вышла немного подышать воздухом…

Ненасытное желание взяло верх над его нерешительностью, и он протянул ладонь к её талии, нежно притянул к своей груди, а она, казалось, хотела воспрепятствовать ему. Прижав её грудь к своей, он зашептал ей в ухо: