Алексей Салмин - Буря на Волге
— Давай вытащим на берег лодку, опрокинем вверх дном, вот нам и дом, — предложил Чилим.
Разостлали мешки и свой товар под бока, но заснуть так и не удалось, Дробно барабанил в дно лодки дождь, тихо шептались с берегом волны. А мысли кружились около одного вопроса: «Привезет ли старик хлеба?»
— Тпру! — раздалось па крутояре.
— Вставай, Васек, дедок приехал, — толкнул в бок задремавшего Чилима Маслихин.
— Эй, вы! Подлодочники! — крикнул с крутояра старик, — Живы ли?
I — Дышим, отец, дышим! — весело отозвался из-под лодки Чилим.
— Тащите барахлишко-то, да будем рассчитываться! Всю ночь лил. Наверное, вас до нитки измочило. Ну-ко, давайте одежонку-то пересчитаем.
— Да все тут, ничего не украли.
- Ну, нет, брат, без счету только дурак берет, — ворчал старик, считая вещи и проворно суя в свою котомку. — Теперь давайте свои мешки, прямо с телеги и пересыплем. Ровно восемнадцать пудов привез.
Пересыпав муку в свои мешки, Чилим с Маслихиным стали грузить их в лодку.
— Я поехал! — крикнул старик. — Желаю вам удачи! Но-о! — и телега затарахтела по луговой влажной земле.
...По волнам быстро скользила груженая лодка, уносимая течением. Мимо бандитского лагеря ехали ночью и по самой середине реки. Вдруг окрик:
— Эй, на лодке! Подворачивай к берегу!
— На-ка вот, — погрозил кулаком в темноту Маслихин, сильнее налегая на кормовое весло.
— А, сволочи, догадались! — долетали ругательства с берега.
Разбойничий лагерь остался далеко позади. Утром проехали Рыбную Слободу. Чилим радовался, что так удачно съездили. «Теперь семья будет надолго обеспечена», — думал он. Но встретившийся рыбак Мансур омрачил его радужное настроение, сказав, что вряд ли они проедут мимо Мурзихи:
— Там все лодки останавливают, хлеб отбирают и деньги не платят.
— Что будем делать? — в задумчивости спросил Чилим.
— Не тужи, ночью все равно проскочим, — успокоил Маслихин.
Завернули в заливину на островок, затащили лодку в густую чащу, стали дожидаться темноты.
— Ну-ка, айда, благословясь, — сказал Маслихин, когда окончательно стемнело.
Темной ночью действительно Мурзиху проплыли незамеченными. На рассвете уже подъезжали к лаишевской пристани. Держались левого берега. Но только путники поравнялись с пристанью — грохнул с берега винтовочный выстрел. В утреннем сумраке они увидели легкую лодку, пересекавшую им путь.
— Какого черта заставляете гнаться за вами! Оглохли, что ли? — ругался в лодке человек, держа винтовку наперевес, — Поворачивай к пристани!
— Ну, брат, попали, — ворчал Маслихин, поворачивая лодку.
— Выгружайте все! — скомандовал начальник караула. — Кто такие? Куда пробираетесь?
— Голодающие, едем в Казань...
— Ваши документы?
Начальник прочел поданные удостоверения и крикнул:
— Липа!.. Оставляйте здесь все и можете идти!
— Никуда я не пойду, пока обратно все не получу! По какому такому праву вы отбираете хлеб? У нас дома семьи подыхают с голоду, — заспорил было Чилим.
— Не ерепенься, вот комиссар приедет, покажет тебе право, — предупредил строгий начальник караула.
Солнце уже поднялось высоко и нещадно припекало луговую влажную землю. Чилим с Маслихиным легли на траву и печально смотрели на дорогу, вилявшую по лугам к Лаишеву. Ни еды, ни курева у них не было.
— Огоревали хлебушка... — тоскливо выдавил Маслихин.
— Все равно привезем, — утвердительно заявил Чилим.
— Вон комиссар едет! — крикнул один из отрядников.
Чилим с Маслихиным тоже увидели пролетку, катившую к пристани. У Чилима промелькнула на лице радостная улыбка:
— Мульков, черт его подери!
Комиссар тоже, видимо, узнал Чилима. Сойдя с пролетки, он направился к нему.
— А, Василий, здорово! Ты как сюда попал? — спросил он, пожимая руку Чилиму.
— По несчастью. Ваши ребята задержали.
— Эх ты, вояка! — весело рассмеялся Мульков.
— Вот они, голые, — показал мозолистые руки Чилим.
— Ну, ничего, сейчас все уладим, — пообещал комиссар. — Фролов! — крикнул он начальника караула.
— Я, товарищ комиссар! — отозвался тот, вылезая из будки, где хранился отобранный хлеб.
— Чего вы у этих молодчиков отобрали?
— Четыре мешка с мукой и лодку.
— Верните все обратно.
— Есть вернуть обратно! Пошли! Забирайте! - крикнул Фролов.
— Подождите, мы вам поможем и лодку сгрузить, — выскочили из лачуги два молодых парня из отрядников.
— Спасибо, товарищ Мульков, — растроганно сказал Чилим.
— Садитесь, закуривайте, — ответил комиссар, присаживаясь около будки. — Ну как, Василий, поживаешь после ухода из армии? На работу устроился?
— То-то, пока нет.
— А почему?
— Потому что не берут, на бирже народу полно. Вот собрал все свое и женино барахло, променял на хлеб, и тот было отобрали. Не будь здесь вас, что бы я стал делать?..
— Ничего, не обижайся, отрядники не виноваты, им дан такой приказ — все лодки останавливать и хлеб отбирать. Правда, вы везете по девять пудов на брата, а вчерашней ночью задержали пять лодок, так в некоторых было по сто пудов и более. Это уже спекулянты, а мы ведем с ними борьбу. Понял?
— Все понятно, только вот у нас табачку нет на дорогу, да и хлеба ни крошки, — заметил Чилим.
— На вот, отсыпь, — подал ему кисет Мульков и крикнул: — Ребята! У кого есть хлеб? Поделитесь с товарищами.
Молодой парень, что помогал Маслихину грузить в лодку мешки, вынес из будки краюху и передал ее Чилиму.
— Вот спасибо, теперь мы до Казани живем... Спасибо вам всем, — благодарил Чилим, пожимая на прощанье руку Мулькову. — Может быть, вы нам бумажку напишете, чтоб в другом месте не задержали? — спросил Василий.
— И так доедете, на Волге отрядов нет.
— Пятнадцатый день сегодня, а Васи все нет. Обещал вернуться дней через десять, — вздыхала Надя.
— Далеко, видимо, заехали, — попыталась успокоить Ильинична.
Накануне Наде удалось достать фунт сахару, и сегодня у них с Ильиничной был праздник: пили малиновый чай с сахаром. Свекровь сбросила клетчатый платок, Надин подарок, поправила чепчик на седой голове и торжественно разливала чай из начищенного самовара.
— Домик-то тот цел, в котором мы жили на даче?— спросила Надя.
— А куда он денется? Стоит с заколоченными окнами. Нынче много в нашей слободке заколоченных домов. Почитай, все уехали: кто в Сибирь, кто в Вятскую губернию. Лошадей меняли за пуд хлеба.
— Кому меняли-то? — спросила Надя.
— Как кому? Богатые-то остались, у них запасы хлеба, а скотины всякой набрали задарма. Они такому случаю радуются да подсмеиваются над бедными: «Что, наработались при Советской власти? Теперь с голоду подыхаете». А что Советская власть сделает, если во всю весну ни единого дождичка не выпало?! И молебствовать ходили на родник к поповскому саду, и утопленников отливали. А нет, ничего не помогло, земля вся истрескалась, выгорела, как зола.
— Глупости, — сказала Надя, — кости покойников не дадут никакой влаги.
— Знамо, чай, так, а что с попом да с народом сделаешь...
Надя вздохнула и задумалась. Перед се глазами, как во сне, поплыли картины Волги и прошлые дни.
Ильинична чувствовала себя в Надиной квартире как дома, но в голове все время вертелся вопрос: хоть бы повенчались, что ли, или в загсу сходили. Однако спросить Надю стеснялась.
Надя, видимо, догадалась. И решила сама сказать:
— Мамаша, ты, наверное, еще не знаешь, а мы ведь с Васей расписались.
— Слава тебе, господи, — перекрестилась Ильинична. — Дай бог вам счастливой жизни, — и расцеловала невестку.
— Вот они, с чаю-то целоваться вздумали, — смеясь, сказал вошедший Чилим. — Помогите лучше хлеб с телеги сгрузить. Из соседних квартир вышли во двор. Даже нелюдимый старый холостяк бухгалтер и тот высунулся из окна по пояс, кричал:
— Эх, Василий Иваныч, какой ты счастливый! Да если бы я имел столько хлеба, несмотря на мою корявую физиономию, непременно женился бы на самой знатной барыне.
— Съезди на Каму и ты привезешь, — тоже пошутил Чилим.
— А оброс-то, как дикий человек, — заметила Надя.
— На лаишевской пристани чуть было не побрили, спасибо Мулькову — выручил из беды...
Василий рассказал историю своей поездки.
— Больше я тебя никуда не пущу, — сказала Надя. — Да я и сам-то не очень собираюсь.
Увидя привезенный хлеб, Ильинична перекрестилась.
— Слава тебе, господи, — затем обратилась к сыну. — Иди скорее обедай.
— Подожди, мама, вот я побреюсь да умоюсь.
— На вот, переоденься. Весь в муке, как мельник, - сказала Надя, подавая мужу рубашку.
Загорелый, чисто выбритый, в новой рубашке, Чилим, садясь за стол, спросил:
