Алексей Шишов - Четырех царей слуга
Июля 19. Меня вызвали в Преображенское. Там зачитали благодарственное письмо Его Величества, в котором он высоко оценил мою службу. Затем оно было зачитано солдатам. За верную службу им обещано каждому по рублю, не считая царского угощения. Для нас был устроен роскошный пир...»
Бой под стенами Воскресенского монастыря, длившийся около часа, стал едва ли не самой большой заслугой служилого генерала-шотландца перед домом Романовых. Он бесстрашно пытался уговорить стрельцов покориться государевой воле:
— Повторяю вам царское слово: вернитесь на литовский рубеж и выдайте зачинщиков. Тогда будет вам прощение...
Однако его слова и твёрдость лишь ещё больше разъярили бунтовщиков. Многие из них были готовы на всё, зная по прежним делам, что пощады им не будет. Стрельцы стали выстраиваться в полки, готовясь к атаке на царских слуг перейти Истру.
После неудач переговоров генерал Гордон действовал решительно. Он наголову разбил нестройные стрелецкие толпы артиллерией. Причём первый залп был дан поверх голов. Его противник не знал ни порядка, ни воинского строя. И не имел далее малых пушчонок для ответного огненного боя. Не помогла московским стрельцам и древняя молитва русских ратников:
«Даруй, Господи, одоление на агарян и филистимлян, иноверных языцев...»
Гордон в истории государства Российского стал тем военачальником, который не позволил взбунтовавшимся стрелецким полкам «добыть Москву грудью». Стал тем человеком, который сокрушил последнюю надежду заточенной в Новодевичьем монастыре царевны Софьи Алексеевны возвратиться с помощью стрельцов на Московское царство.
После подавления вооружённой рукой стрелецкого бунта и проведения «розыска» с многочисленными казнями (были казнены выявленные зачинщики и каждый десятый пленённый), генерал Патрик Гордон занемог «от трудов» и отправился в своё подмосковное имение, дарованное ему государем за Второй Азовский поход. Там он занимался хозяйством вплоть до получения известия о возвращении царя из-за границы 25 августа 1698 года.
Своих мужиков-крепостных шотландский дворянин, а ныне богатый московский помещик поучал словами, сказанными довольно сносно по-русски:
— Работайте в поле не как вздумается каждому. Теперь трудитесь как в Голландии, где земля не лучше вашей. Порядок должен быть всюду и во всём. И Бога не забывайте, мужики. Батоги для вас должны быть последним словом в науке трудиться на моей земле.
Мужики, стоявшие вокруг своего нового хозяина-барина с потупившимися в землю взорами, в голос молвили:
— Спасибо тебе на добром слове, господин ты наш. Век Бога будем молить за твоё здравие, наш милостивый государь.
— То-то. Работайте без прежней лени и Бога с царём не забывайте...
Стрелецкие казни на Москве
Пётр I при отъезде из Европы в Россию соблюдал инкогнито. Он спешил, опасаясь за державную власть, которую кто-то, а скорее всего сестрица Софья Алексеевна из рода ненавистных Милославских, пытался руками мятежных стрельцов вырвать у него из рук.
Из-за этого неожиданное прибытие царя в Первопрестольную обошлось без пышных и официальных встреч. Инкогнито государь соблюдал и вечером того дня, когда он прибыл в свою столицу. Уже в одном этом для боярства и стольного люда было что-то зловещее, предгрозовое.
Всё же весть о том, что царь-государь находится в пути в свой стольный град, дошла до Москвы. В тот день, когда в кремлёвском Успенском соборе шла обедня, князь-кесарь неожиданно для всех взошёл на амвон и, повернувшись к боярам, посохом звякнул о мраморные плиты:
— Великий государь Пётр Алексеевич изволит быть на пути из цесарской столицы града Вены в Москву. Помолимся за его здравие...
Иоганн Георг Корб записал в «Дневнике путешествия в Московию», что царь не пожелал остановиться в Кремлёвском дворце, а, «посетив с необычайной в другое время для его величества любезностью несколько домов, которые он отличал перед прочими неоднократными знаками своей милости, он удалился в Преображенское и предался там отдохновению и сну среди своих солдат».
Один из этих домов, отличённых знаками внимания, был дом Гордона, куда государь заезжал спросить о генерале и не застал его. Известие об этом неожиданном визите было тотчас же сообщено Патрику Гордону в его рязанскую деревню Красную Слободу полковником Левистоном. И шотландец немедленно поспешил в Москву.
Он торопился увидеть царя, страшно истосковавшись по монарху-покровителю. Кучера барской тележки на «железном ходу» генерал подгонял немилостиво, пообещав тому или полтинник серебром на белое вино или батогов в хозяйском коровнике:
— Гони! Что есть мочи гони! Прохожие сами отпрянут, а кто замешкается — не твоя вина, кучер. Гони, не жалей лошадей. Государь меня ждёт в Преображенском...
Патрик Гордон ещё не знал, что в его деревеньку из Москвы спешил не только гонец от полковника Левистона. Сам царь, узнав, что служилого иноземца нет на Москве, послал за ним «на Рязань» гонца из сержантов-преображенцев.
Гордоновский «конный пробег» вошёл в документальную историю. Тот же цесарец Иоганн Георг Корб, секретарь австрийского посольства в Москве, подробно описывает встречу русского царя с любимым генералом:
«Господин генерал Гордон во время неожиданного приезда царя находился в своём поместье, отстоящем от Москвы на расстоянии около тридцати миль; узнав о приезде царя, генерал приехал сегодня почтительно приветствовать его и явился на тот же самый пир. По обычаю, он дважды поклонился царю до земли и просил прощения за то, что слишком поздно свидетельствует ему свою преданность, в оправдание чего ссылался на непостоянство погоды и на ненастье. Его царское величество, поцеловав его, поднимал его и, когда тот преклонял колена, протягивал ему правую руку».
Пётр, как известно, остался крайне недовольным результатами проведённого расследования стрелецкого бунта и приказал вновь возбудить розыск. Он старался «найти след» в этом деле Софьи. Следствие продолжалось в Преображенском приказе с перерывами ещё более года.
Самодержец на одном из застолий, на котором кто-то ненароком обмолвился о плохой организации стрелецкого розыска, неожиданно для всех в страшном гневе выкрикнул в побелевшие от страха лица Шеина и Гордона:
— Я строже вас проведу розыск! Крамолу не могли найти!
С этими словами в лицо боярина-воеводы Алексея Семёновича Шеина полетел тяжёлый серебряный кубок с недопитым белым вином. Тот даже не отвернулся:
— Это вы не могли найти главных смутьянов, главных зачинщиков бунта! Какие же вы мне верные слуги сегодня! А?! Заворовались тоже!..
Петровский стрелецкий розыск шёл с невиданным даже для памятного московского люда размахом. Брат сумел ценою бесчеловечных пыток достоверно доказать вину двух сестёр-царевен Софьи и Марфы. Обе были пострижены насильно в монахини. Софья — в московском Новодевичьем монастыре под именем Сусанны, Марфа — в Александровской слободе под именем Маргариты. Там они оставались под самым строгим надзором до самой смерти.
Генерал Патрик Гордон, как иностранец, уже не привлекался для проведения расследования по этому делу, которое завершилось печально известной Стрелецкой казнью. Вместе с Францем Яковлевичем Лефортом он решительно отказался от приглашения взять на себя обязанности палача, сказав:
— У нас на родине, в Шотландии, и городе Женеве, в Швейцарии, такое не принято...
Всё же Гордону с Лефортом пришлось стать свидетелями массовых казней стрельцов в Преображенском и на московских площадях. Они были обязаны присутствовать по долгу службы. Секретарь цесарского посольства рассказывал о том со многими подробностями в дневниковых записях:
«...Десятого октября, приступая к исполнению казни, царь пригласил всех иноземных послов. К ряду казарменных изб в Преображенской слободе прилегает возвышенная площадь. Это место казни: там обычно стоят позорные колья с воткнутыми на них головами казнённых. Этот холм окружал гвардейский полк в полном вооружении. Много было москвитян, влезших на крыши и ворота. Иностранцев, находившихся в числе простых зрителей, не подпускали близко к месту казни.
(В числе этих иностранцев находились и генералы Пётр Иванович Гордон с Францем Яковлевичем Лефортом, не пожелавшие взять на себя роль палача).
Там уже были приготовлены плахи. Дул холодный ветер, у всех замёрзли ноги, приходилось долго ждать...
Наконец его величество подъехал в карете вместе с известным Александром [Меншиковым] и, вылезя, остановился около плах. Между тем толпа осуждённых заполнила злополучную площадь. Писарь, становясь в разных местах площади на лавку, которую подставлял ему солдат, читал народу приговор по мятежникам. Народ молчал, и палач начал своё дело.
