Алексей Шишов - Четырех царей слуга
На том солдатском застолье на полянах и лугах вокруг царского села Преображенского вино лилось из вёдер, солонину и волжских осётров ставили бочками. Не жалелась и другая снедь. Не считали и порох на праздничные пушечные залпы.
Правда, победителям в бою у стен Воскресенского монастыря наградных денег ждать пришлось много дён. Царская казна была, как случалось часто, пуста. И получили они не новенькие серебряные рубли с изображением царя Петра Алексеевича, а медные копейки.
Последние дни жизни. Царские почести
Всю осень 1698 года Пётр Иванович Гордон находился при дворе, часто встречаясь с царём, участвуя в многочисленных пирах и приёмах. Гордоновский дневник того времени «изрядно» заполнен записями такого рода:
«Был большой пир у генерала Лефорта. Там со мной долго беседовал его величество...»
«Присутствовал с его величеством на пиру у боярина Шеина. Присутствовало много знатных московитов и именитых иностранцев...»
«По приглашению цесарского посла был на пиру у него вместе с его величеством...»
«В этот день в Москве казней не было. Генерал Лефорт вновь устроил большой пир у себя во дворце. По воле его величества был дан многократный салют из великих пушек...»
«Государь был на званом обеде у меня с приглашением генерала Лефорта, князя Бориса Голицына, генерала Автонома Головина...»
В одной из октябрьских дневниковых записей Патрик Гордон так кратко пишет сам о себе на одном из застолий в кукуйском лефортовском дворце:
«После обеда я был у генерала Лефорта, куда пришёл также его величество. Императорский посол, которого я там встретил, подвёз меня домой...»
Цесарский посол Гвариент в своём «Дневнике» тоже пишет о том званом застолье во дворце гостеприимного женевца, генерала и адмирала Франца Яковлевича Лефорта:
«В прошлую субботу я сделал визит генералу Лефорту, там были также генерал Гордон и бывший посол Головин, вскоре затем пришёл сам его величество и весьма милостиво меня обнял. После небольшого разговора они поднесли мне стакан пива и спросили меня совершенно запросто, благосклонны ли ко мне граф Кинский и фельдмаршал Штаремберг и пишу ли я им иногда, на что я с должным респектом утвердительно ответил. Они отвели генерала Гордона в сторону и очень оживлённо с ним беседовали добрую четверть часа, затем поднесли мне стакан вина и отпустили меня».
Иностранные дипломаты, аккредитованные в столице России, единодушно отмечают величайшую благосклонность русского монарха к убелённому сединами боевому заслуженному генералу. Об этом, среди прочих, постоянно свидетельствует в своих дневниковых записях цесарский посол Гвариент. Пётр всегда публично и старательно подчёркивал своё личное расположение к шотландцу Гордону, своему наставнику в ратных утехах и делах:
— Ваша милость, Пётр Иванович, моё сердце (всегда говорилось царём по-немецки), я так рад вас видеть...
Самодержец постоянно знакомит «учёного» наставника с планами проведения военной реформы в государстве, создания регулярной армии, показывает новинки оружия, купленного за границей. В один из сентябрьских дней царь на приёме в Преображенском в присутствии ближних бояр подарил Патрику Гордону штык — последнее слово в превращениях известного своей долгой «марсовой» службой багинета.
Частенько Пётр баловал своего учителя сибирскими соболями. Порой за так дарилось аж «двенадцать пупков соболиных». Заморские купцы-негоцианты не раз покупали у предприимчивого царского генерала дарованные ему шкуры бобров, лис, куниц, медведей. В ходе таких торговых бесед он приговаривал:
— Смотреть мех на цельность не надо. Он уже осмотрен дьяками, ведающими царской соболиной казной...
— О, да, ваша милость. Царские подарки великого московита изъяна не имеют. Но кто знает?
— За это «кто знает» в Москве можно на плахе поплатиться головой или уехать в сибирские соболиные леса пожизненно. И не одному, а со всей семьёй своей. Так-то, господа купцы.
Празднества оставались празднествами, а Патрик Гордон оставался примерным командиром солдатского полка столичного гарнизона. Он не устаёт заниматься обучением своих бутырцев. К тому же шотландцу как неписаному главе Немецкой слободы приходилось заниматься всякими разными делами иностранцев, проживавших в Москве. Особенно делами иноземных наёмников на русской военной службе.
Но как известно, не всякое его заступничество перед царём за служилых «немцев» удавалось сразу. Порой суровый на расправу государь упорствовал, но в конце концов уступал просьбам настойчивого Гордона, как это было в деле цесарца Урбана.
Этот наёмный сапёр на русской военной службе однажды в сильно нетрезвом состоянии верхом на лошади возвращался из трактира домой в Немецкую слободу. На одной из улиц грязь из-под копыт лошади обрызгала какого-то московского обывателя. Тот в ответ «покрыл» иноземца бранью. Не стерпев такого оскорбления, сапёр Урбан выстрелил в москвича из пистолета и ранил обидчика.
Ещё не рассеялся пороховой дым от пистолетного выстрела, как «немец» сразу протрезвел. За содеянное по законам Московии полагалось при судебном разбирательстве многое, вплоть до публичного лишение «живота», то есть жизни. Боясь, что случившееся получит огласку, сапёр Урбан «вошёл в сделку» с раненым горожанином и «отделался» от него четырьмя рублями серебром — суммой денежной по тому времени весьма значительной.
Однако происшествию оказалось немало свидетелей, и через день-два царю Петру Алексеевичу стало известно о нём. Урбан был арестован и закован в «железа». Австрийскому наёмнику грозила печальная участь — смертная казнь через отсечение головы на одной из базарных площадей.
Цесарцы, проживавшие в Немецкой слободе, забили тревогу. Или, как ещё говорится, ударили во все колокола. Они поспешили за помощью в венское посольство, но прежде всего обратились ко всеми уважаемому шотландцу. Гордон поспешил на встречу с самодержцем. Петра он нашёл в лефортовском дворце за обеденным столом.
— Ваше величество, я пришёл за вашей монаршьей милостью, известной во всех европейских дворах.
— Пётр Иванович, ваша милость, ты, никак, решил просить меня за вора Урбана, побившего из пистолета моего верноподданного?
— Да, ваше величество.
— Сапёр-цесарец дал клятвенное обещание соблюдать все законы Московского царства на моей службе. А он едва ли не совершил убийственное дело, стреляя в прохожего вчерась под вечер. Наказание за то ему может быть только одно — казнь отсечением неумной головы.
— Ваше величество, у сапёра Урбана есть одно смягчающее его вину перед государем обстоятельство.
— Какое же, ваша милость?
— Он был, ваше царское величество, изрядно пьян в тот вечер.
— Ну нет. Напиться и подраться — это ещё извинительно. Но напиться и стрелять в людей — это не должно оставаться безнаказанным...
Всё же Патрику Гордону тактично удалось настоять на своём прошении. Царь Пётр Алексеевич избавил сапёра Урбана от смертной казни и повелел наказать его за содеянное кнутом. Но когда в дело вмешался полномочный посол монарха Священной Римской империи, наёмный цесарец был прощён вовсе.
...Преклонный возраст военачальника-шотландца и годы, проведённые им в сражениях и походах, всё чаще стали давать о себе знать. В ноябре 1698 года Патрик Гордон серьёзно заболел. Он уже не принимает, как ещё совсем недавно, участия в организуемых монархом придворных увеселениях и парадах.
Государь не раз навещал больного генерала. Так, в один из дней он посетил его, прикованного болезнью к постели, и в течение полутора часов вёл с ним беседу о необходимости Российскому государству иметь выход на морские пути и собственный флот, обустроенные для его стоянок гавани. Мечты о выходе Русского царства на морские торговые пути в Европе уже не покидали Петра:
— Ваша милость, мой любезный Пётр Иванович, если б ты только чувствовал сердцем, как нужна России вода и пути-дороги по ней для державы в Европу.
— Мой государь, твоё царство обязательно вернёт себе то, что было им потеряно в давние годы.
— Но кто же отдаст берега морей добром, своей охотой соседу? Кто — султан или шведский король?
— Миром, ваше величество, никто не отдаст. В Европе земли делятся только огнём войны, а потом уж разговором послов...
Всё знающий о жизни Немецкой слободы Иоганн Корб, секретарь австрийского посольства в Москве, оставил многозначительную запись о том посещении государем больного Патрика Гордона:
«Его царское величество посетил генерала Гордона, которого болезнь приковала к постели, и открыл ему, что у него существует вполне твёрдое решение пуститься со своими кораблями по морям, не взирая на условия мирного договора, который имеет быть заключён в скором времени и может помешать всяким враждебным действиям. Гордон поздравил царя с его твёрдым решением, Но прибавил, что прежде всего надо позаботиться обезопасить себя гаванью, иначе весь флот станет игралищем ветров или добычей для врагов.
