Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович
Иезуит подошёл к калитке и стал в неё стучать — сначала кулаком, потом, развернувшись — ногой, обутой в починенный в обозе валенный сапог. За воротами загавкал пёс. Его лай был густым, гулким, низким и размеренным. Словно он знал цену своему лаю и не собирался шуметь зря.
Коадъютор продолжал бить ногой в калитку, и грохот стоял такой, что где-то в соседнем доме тоже залилась лаем собака. Судя по всему, мелкая пакостная собачонка, чья ценность как сторожа заключалась лишь в обнаружении посторонних и в поднятии шума. Собачонка в исступлении заходилась лаем, время от времени переходя на вой и хрип. Она явно пыталась доказать хозяину, что тот недаром её кормит. Коадъютор даже заслушался, признавая за шавкой право на существование в качестве церковного набата, что извещает всех о приближение врагов. Даже не набата, а маленького такого, писклявого набатца.
За калиткой послышались шаги, но иезуит их сразу и не расслышал, внимая виртуозному визгу, на который в конце концов перешла соседская собака. Калитка резко отворилась, едва не ударив иезуита по лбу. Он отступил на шаг назад, разглядывая отворившего её человека.
Это был здоровенный, стриженный "под горшок" молодой парень, одетый в дерюжные штаны и льняную некрашеную рубаху, виднеющуюся из-под накинутого по случаю выхода из дома овчинного кожуха. На ногах у него были валенные сапоги, только не драные, как у брата Гийома, а хорошие, новые, даже не разношенные как следует. Парень смотрел на него исподлобья недобрым взглядом.
— Кто такой, что надо?
В его голосе не было ни капли доброжелательности.
— Богомолец я, — смиренно ответил иезуит, — пришёл в Софию поклониться Богу нашему Иисусу и древним святыням. Да только при храме переночевать негде после известных событий. Не пустите ли переночевать? Передай…
— Здесь не богадельня, — равнодушно ответил парень, оборвав разговорившегося посетителя, — пошёл вон.
И закрыл калитку. Послышались удаляющиеся шаги. Брат Гийом мысленно обругал себя за ненужную болтовню. Сразу, сразу нужно было говорить.
— Передай Луке Ильичу, — крикнул он через забор, — что пришёл известный ему богомолец!
Когда он произнёс имя хозяина дома, шаги на мгновение замерли, но потом возобновились. Где-то далеко хлопнула дверь. Иезуит остался у калитки, переминаясь с ноги на ногу. Ноги начинали мёрзнуть. Мороз, как будто дав поблажку идущему из Каргополя в Новгород обозу, сейчас решил отыграться и ударил по-настоящему. Под стрехой дома сидел воробей, нахохлившийся и распушивший свои немногочисленные перья. Даже со стороны было ясно, что ему очень холодно. "Вот и я, как этот воробей, — подумал иезуит, — если в дом не пустят, придётся к обозу возвращаться. При храме сейчас ночевать не позволят. Дом для паломников два года назад спалили, а больше там приютиться негде".
За калиткой послышался хруст снега. Предусмотрительный коадъютор заранее отступил на шаг, и распахнувшаяся калитка его не коснулась. На пороге стоял тот же парень. Лицо его добрее не стало.
— Проходи, — сказал он, отступая в сторону, чтобы дать гостю дорогу.
Брат Гийом прошёл во двор. Здесь было чисто, ухожено, снег аккуратно собран в кучи. Он огляделся: где же тот пёс, что не желает гавкать понапрасну? Судя по голосу, это должна быть очень немалая собака. Когда он был здесь в прошлый раз, будка была под крыльцом. И тогда там жил другой пёс, не такой басовитый.
Так и есть: дверка сбоку крыльца аккуратно прикрыта и заперта на засов. Чтобы, значит, пёс на него не бросился. Хорошо! Другой дворни, кроме парня, видно не было, а раньше Лука Ильич, помнится, держал десятка полтора слуг.
— Проходи в палаты, — сказал из-за спины парень, который уже запер калитку изнутри и подошёл к нему почти вплотную.
Брат Гийом поднялся по ступенькам на крыльцо и отворил дверь. Парень держался позади, и иезуит почувствовал в его поведении угрозу. Нет, сейчас угроза была едва уловимой, но совершенно ясно, что, если хозяин прикажет, он убьёт любого, и ни страх Божьего наказания, ни, тем более, людского его не остановит. Люди такого склада часто встречались иезуиту в странствиях. Они признают лишь силу и деньги. И легко меняют хозяина, если кто-то предложит им лучшие условия. Призывы к совести здесь бесполезны.
Лука Ильич встретил гостя в центральной комнате дома. Был он в годах, высоким и дородным. Одет по-домашнему, в простое. С момента последней встрече чуть более двух лет назад в комнате ничего не изменилось. Большая русская печь с изразцами, на которых встаёт солнце и синий петух, задрав бородатую голову, радуется восходу светила. Слюдяные косящатые [30] окна, богато украшенные резьбой. Резьба же — на припечном столбе, правда, брат Гийом ни тогда, ни сейчас не понял, что хотел вырезать неведомый ему мастер. Стол покрыт цветастой красно-жёлтой скатертью с узорами в виде цветов и веточек деревьев. А стоящие возле него лавки мало чем напоминали тяжеленные лавки в доме глупой каргопольской старухи: выполненные с большим мастерством ножки явно говорили, что такую лавку легко поднимет даже отрок.
Хозяин дома сидел во главе стола на стуле, покрытом красивой тонкой резьбой. "Неудивительно, что русские так любят резьбу по дереву, — подумал брат Гийом, — при изобилии в стране леса это искусство должно было развиться непременно. И, надо признать, они добились в нём больших высот".
Парень, впустивший коадъютора, куда-то исчез, а Лука Ильич, пристально глядя на иезуита, произнёс:
— Садись уж. Вижу ведь, не пустой у тебя интерес, рассказывай. Сейчас Степан каши принесёт — заодно и поснедаем.
Иезуит присел на скамью. Хозяин дома молчал. Молчал и коадъютор, не подавая виду, что ему надо о многом расспросить купца. Наконец в комнату вошёл давешний парень с подносом, на котором стояли две плошки из обожжённой глины, над которыми поднимался пар, источая запах хорошо пропаренной свинины. Здесь же лежали две небольшие деревянные плашки толщиной с полвершка.
Степан ловко держа поднос одной рукой, положил перед хозяином и гостем плашки, на которые поставил горшки с варевом, после чего направился к выходу.
— Ложки! — рявкнул Лука Ильич.
Суровый Степан оглянулся, молча кивнул и вышел из комнаты. Вернувшись, принёс не только ложки, но и бутылку тёмного стекла, плотно закрытую залитой смолой пробкой и две медные стопки.
— Ну, хоть об этом не надо было напоминать, — проворчал Лука Ильич.
Он открыл бутылку и разлил вино. Как отметил про себя брат Гийом, хотя уже шёл рождественский пост, хозяин дома приверженности к церковным правилам не выказывал. Что ж, надо соответствовать. Хотя у католиков сейчас тоже пост, это малый грех, который простится ему ради торжества Святой церкви. Брат Гийом, не выражая никаких эмоций, поднял наполненный до краёв стакан.
— За встречу! — произнёс Лука Ильич и выпил вино. Брат Гийом последовал его примеру.
Хозяин дома и коадъютор принялись за кашу, которая оказалась много вкуснее, чем те кушанья, которые иезуит ел последние несколько месяцев. Она содержала не только свиное мясо, но и масло и какие-то приправы, делавшие её невероятно ароматной и аппетитной. После того как всё было съедено, хозяин вновь разлил вино.
— Теперь можно и поговорить.
Брат Гийом выпил и отодвинул пустую чарку. Он не любил опьянение: в его деле голова должна всегда быть свежей, уж больно велика ставка, и эта ставка — не только его жизнь, но и порученное ему Святой церковью дело. Опасность могла возникнуть в любой момент, и будет лучше, если он встретит её со светлой головой, работающей должным образом. А вино хорошо лишь для того, чтобы налаживать связи с недалёкими людьми, и для того, чтобы в нужный момент вывести их из дела, напоив или просто подмешав в питьё правильное снадобье, которое у него, конечно же, имелось при себе.
— Для чего ты здесь? — прямо спросил хозяин дома, в упор глядя на гостя.
Взгляд его, оценивающий, с прищуром, моментально сказал иезуиту, что его ждёт в этом доме. Всё-таки недаром он столько лет выполняет особые поручения ордена, научился, ох научился распознавать человека не только по словам, но и по взгляду, по одежде, по движениям тела и жестам рук или пальцев. А слегка захмелевший Лука Ильич и не пытался скрыть своё отношение к гостю. Или, может быть, просто забыл, что с ним надо быть предельно осторожным.
