Садриддин Айни - Рабы
— За сколько он тебя купил? — спросила ткачиха, желая перевести разговор на другое.
— За пять тысяч тенег и одного верблюда, — ответила биби Чаргуль.
— Видишь, как дорого он за тебя заплатил.
Биби Чаргуль уловила в словах женщины попытку оправдать халифу на тот случай, если он прогонит бесполезную биби Чаргуль. Прогоняя ее, он тоже пострадает: деньги и верблюд окажутся отданными попусту. А может быть, она хотела сказать, что халифа пожалеет денег, заплаченных за нее…
— Мне от этой цены нет пользы, халифе — нет убытка. Деньги за меня получил мой дядя. Их у него давно нет. Когда меня продали, мне было пятнадцать лет. А теперь мне тридцать пять. Не жалея глаз, я ткала ковры халифе двадцать лет, и он получал от меня дохода по тысяче тенег в год. Не меньше. Я думаю, что гораздо больше. Но будем считать так. Значит, я за свою жизнь заработала ему двадцать тысяч тенег. А дядя давно прожил те деньги, которые должны были бы обеспечить меня в случае развода. Их уже двадцать лет как нет.
Видно было, что давно все это ею обдумано, все подсчитано, все взвешено. Но, опустив глаза, она скрывала это от всех. И только теперь, когда беда вот-вот может случиться, она раскрыла свой затаенный страх.
Вытирая кончиком рукава лицо, она посмотрела сквозь слезы на свою подругу Чаманбак.
— Двадцать лет работаю. Только пять лет из них я была женой халифы. Когда мне исполнилось двадцать лет, халифа купил еще несколько девушек, а мне дал развод, и я стала разводкой в его доме. Ты счастливее — у тебя от него два сына, Хасан и Хусейн. Тебя не прогонят. А ведь и я за те пять лет дважды рожала.
Оба они умерли, в один день оба от оспы. Нет! — зарыдала Чаргуль. — Он меня прогонит.
Чаманбак сидела в раздумье. Что она могла ей сказать, чем утешить? Доводы бездетной разводки прозвучали неопровержимо.
Из отдаленного шатра вышла старуха бабка Кумри в своей огромной чалме.
— Чаманбак! — крикнула она. — Эй, Чаманбак! Иди сюда!
— Иду! — откликнулась собеседница Чаргуль и, поспешно вскочив, побежала на зов.
На лице бабки Кумри было раздумье. Она стояла, приложи», руки ко лбу и глядя в землю. Она, казалось, даже не заметила, каш подошла Чаманбак.
Тогда Чаманбак спросила:
— Кумри-биби! Вы меня звали? Что вы хотели сказать? Все благополучно?
— Халифе ничто не грозит. Все благополучно. Но я думаю о моих сыновьях. Им пора было вернуться на прошлой неделе. А их нет! Почему? Что с ними? Задержались, прислали бы весточку. Может, попали в руки персиян? Может, попали в плен, погибли? Но кто-нибудь уцелел бы, пришел бы сказать. Все не могли погибнуть!
Чаманбак пытливо посмотрела на старуху:
— А меня-то вы зачем звали?
— Да, чуть не забыла. Как у тебя работа? Старик еще вчера сердился: ковры медленно вы ткете. Сказал: «Съедят остатки зерна, а ковров не кончат. Не давай больше одной лепешки на каждую. А Чаргуль, как только кончит свой ковер, прогоним». Он так и сказал.
Подумав еще, Кумри добавила:
— Я все время думаю о детях. Сил больше нет! Будь ты моими глазами, следи за ткачихами ты! А Чаргуль скажи: «Тебя не прогонят», а не то она нарочно затянет работу над ковром. Пусть быстрее ткет! И пойди пошли ко мне Сахибжамал и Янгакгуль.
Вскоре к ней явились две шестнадцатилетние девушки — жены халифы. Чинно поклонились старухе.
Кумри сидела в углу, перебирая в развязанном узле одежду своих пропавших сыновей.
Кумри, увидев их, ласково сказала:
— А, маленькие женки! Садитесь! Сюда, Сахибджамал. А ты, Янгакгуль, сюда.
Обе покорно, уныло опустив глаза, сели боком к старухе. Внимательно осмотрев их, Кумри велела:
— Смотрите на меня!
Но лица их не повернулись к ней. Полные слез глаза не взглянули на нее.
— Смотрите на меня, говорят! Обе не шевельнулись.
Старуха, не сводя с них глаз, пожевала беззубым ртом.
— За сколько тенег халифа купил вас?
И на этот вопрос она не дождалась ответа. Тогда она ответила на свой вопрос сама:
— Халифа на вас истратил пятнадцать тысяч тенег. Да еще целыми кошельками он тратит деньги на вашу одежду, на вашу еду, на ваши прихоти. А зачем? Чтобы вы его услаждали? Нет, ему молодых жен уже не нужно: ему семьдесят пять лет. У него и без вас восемь жен. У него сыновья — богатыри: Абдул и Кушат. У него пятеро внуков, больших и маленьких. А он тратится на вас. Вам это надо знать да не забывать. Зачем он вас взял? Для работы взял! Ковры ткать. А вы? А вы за два месяца даже одного коврика не выткали. Хоть бы один молитвенный коврик! Длиной в какие-нибудь два аршина коврик! Если вы будете так работать, ваша работа не окупит и тех двух просяных лепешек, что вам дают.
Девушки продолжали молчать, отвернувшись. Кумри поняла, что они не боятся ее слов. Она помолчала, пожевав губами. Потом встала и отослала их:
— Идите! Работать надо лучше. Не то халифа накажет. Выйдя из юрты, Сахибджамал шепнула:
— Чтоб ему провалиться, этому халифе!
— Вместе с этой старой вороной-правительницей, — добавила Янгакгуль.
5
Никаких вестей о сыновьях старой Кумри не было.
Вместе с дядей своим Уразом-сардаром Абдул и Кушат уехали в сторону Астрбада.
Невестки Кумри-биби, дочери ее и внуки, жена Ураза-сардара и дети его вместе с Кумри-биби не знали покоя, дни и ночи проводили в тревоге, уже готовые услышать самые страшные вести.
Лишь Клыч-халифа сидел с неизменным спокойствием на своем пестром коврике, перебирая четки, обратив свой взор на запад.
Многое видел он на своем веку. Отведал и горького и сладкого. Многие события пережил. Он видел, как в три дня делались дела, на которые, казалось, нужны были месяцы. А бывало и так, что пустячное дело оказывалось неодолимым. Всего насмотрелся.
Но сам он, что бы ни начинал, всегда доводил до конца, сколько бы трудов, сил и времени ни понадобилось. К этому приучал он и своих детей, и младшего своего брата Ураза.
Он был уверен, что если они задержались, значит, не вернутся с пустыми руками. Ждал, что приедут, ведя за собой рабов и рабынь, гоня перед собой стада коз и овец, с верблюдами, шатающимися под тяжестью захваченных сокровищ.
Они смелы и сильны. Смел и Абдуррахман-сардар, и этот никогда не возвращается без добычи. Не мужское дело беспокоиться о них. Он гнал от себя всякое беспокойство и другим не позволял тревожиться.
Но женщины, скрывая от халифы свои страхи, каждый день посылали в пустыню шестидесятилетнего деда Камбара, сохранявшего память о былых походах халифы при Шах-Мураде.
А у ворот рабата стояла начеку маленькая Кумуш, глядя вдаль, не идет ли дед Камбар.
В этот день она вдруг вскрикнула и кинулась к своей бабушке.
— Камбар-бобо[25] показался. Он не идет, он бежит.
— Бежит? Значит, несет добрые вести! — поцеловала внучку Кумри и вместе с невестками, дочерьми, внуками заспешила к воротам рабата.
— Есть новость? — крикнула она Камбару, когда тот был еще далеко. — Хорошие вести?..
— Я стоял во-о-он на той крыше, — ответил, задыхаясь, дед Камбар.
Он подошел, едва переводя дыхание. Все терпеливо смотрели на него, наблюдая, как он собирался с силами, чтобы сказать еще несколько слов.
— С той стороны, — махнул он рукой в сторону Ирана, — и с той вон тоже, — махнул он в сторону Герата, — поднялась пыль. Пыль с иранской стороны такая, как бывало, когда с похода шел Шах-Мурад Сарык. В той стороне пыль заволокла всю пустыню. Видно, ханские сыновья везут весь Иран.
