Садриддин Айни - Рабы
— С той стороны, — махнул он рукой в сторону Ирана, — и с той вон тоже, — махнул он в сторону Герата, — поднялась пыль. Пыль с иранской стороны такая, как бывало, когда с похода шел Шах-Мурад Сарык. В той стороне пыль заволокла всю пустыню. Видно, ханские сыновья везут весь Иран.
Камбар ханскими сыновьями называл детей халифы. Обрадовавшись, Кумри не стала больше слушать. Она повела деда Камбара к юрте своего мужа.
Поставив перед халифой Камбара, она сказала:
— Он видел, что… — И радостно она рассказала халифе все, что слышала только что сама.
Клыч-халифа не шевельнулся. Он по-прежнему сидел будто каменный, перебирая четки, словно все это ничуть его не касалось. Лишь чуть-чуть нахмурил лоб, чтоб показать этим своей старшей жене, что все это дело не стоит таких волнений.
Не встретив сочувствия у мужа, Кумри опять заспешила к воротам.
Как писали прежде: «Пыль осыпала пустыню с головы до ног», и вот показались из пыли груженые верблюды, люди.
И у ворот зоркие, нетерпеливые глаза подсчитали, что овец не менее пяти сотен, верблюдов шло двадцать, а люди были пленниками — рабами и рабынями, посаженными в седло по старому способу: у каждого из них ноги были связаны под животами коней.
Караван вели сыновья старой Кумри — Абдул и Кушат и дядя их Ураз-сардар.
А со стороны Герата прибыли Абдуррахман-сардар и его спутники.
Халифа по-прежнему сидел на своем молитвенном коврике и перебирал четки. Может быть, мысленно он посещал сейчас рай, наслаждался красотой гурий и юношей и думал о том, как выгоднее поделить добычу и пленников, чтобы ему досталась доля побольше, и как продать свою долю на базаре подороже.
* * *Зарезали баранов. Установили котлы.
Зажгли костры, растопили печи для хлеба.
Закипели жирные похлебки, поспели горячие кукурузные лепешки.
Ободрав молочных ягнят, повесили над раскаленной ямой, чтобы обжарить.
Но кипящие котлы, измазанные салом руки и ложки виднелись лишь на одной стороне рабата.
А на другой стороне находилась причина торжества — добыча.
В углубление, вырытое для скота, загнали пленников.
Их связали по пять человек и свалили, как делалось это в темницах бухарского эмира.
Пока победители поглощали огромные куски мяса и сала, так что пухли их животы, о пленниках никто не вспоминал.
О них не забыл и позаботился лишь старый дед Камбар.
Он принес им то, что посмел для них взять, — бурдюки с водой и сухие, заплесневевшие просяные лепешки.
И если б он не сделал этого, многие не пережили бы того дня.
Победители провели всю ночь, празднуя и торжествуя. Они веселились, ели, смеялись и развлекались играми. Бродячий певец, услышав о победе, явился сюда и сложил и пропел песню, взяв в руки домру:
Клыча-халифы сыны-богатыри, —
Что перед ними жемчуг, золото, коралл?
Где б ни проскакали, — сам ты посмотри, —
Как пожар, их гнев неверных покарал.
Рушили врага они каменный оплот,
Где был Астрабад, осталась лишь полынь,
Ураз-ага, Абдул, Кушат окончили поход,
К нам рабов пригнали, привезли рабынь.
Сокол среди битв Абдуррахман-сардар!
Гнездо где его? Мары, Байрам-Али, Теджен.
Молнией разит врага его удар, —
Непокорных, дерзких не берет он в плен.
Помолившись, он пошел на дальний край,
Сам Клыч-халифа его благословил.
Эй, гератский голубь! Больше не летай:
Ведь Абдуррахман-сардар там проходил! [26]
Еще пальцы певца судорожно бились о струны, а уж Клыч-халифа велел дать певцу за такую лестную песню одного барана.
Абдуррахман-сардар не хотел отставать от Клыча-халифы, он послал в подарок певцу трехлетнюю сестренку Рахимдада — маленькую Зебу.
6
После пира поднялись поздно, около полудня.
Пили чай. Запивая глотком сладкого чая, проглотили по щепотке кукнара.
Поели холодного мяса, жирных просяных лепешек.
И лишь после всего этого приступили к дележу добычи и пленников.
Повинуясь каждому слову Клыча-халифы, строго соблюдая давние обычаи, дележ провели без ссор и споров.
Предстояло два дела: первое — отделив долю каждого, отдать ему в руки; второе — каждому назначить отдельный базар, чтобы не оказалось на одном базаре сразу много рабов и цена на них не упала бы от этого.
Теперь предстояло оторвать отцов и матерей от их детей, жен от мужей, братьев от сестер.
Надо было так провести дележ, чтобы в одни руки не попали ни муж с женой, ни брат с сестрой, ни люди, между собой близкие. Ведь известно, что раб ли, рабыня ли, имеющие привязанность к кому-либо, кроме хозяина, будут дешево стоить на базаре: если жена окажется с мужем, мужа купят, а она пойдет с ним задаром, потому что как женщина она уже не будет ничего стоить. Мать ли попадет вместе с ребенком, она о работе будет думать меньше, чем о своем детище, а хозяйских детей может забыть ради своего.
Если даже это дело действительно было трудным, то не для наших «победителей», ибо у них были твердые сердца — плач и мольба несчастных, вся эта скорбь, все это вызывало у них хохот, безудержный смех…
Вопреки всему, задуманное было выполнено. Плач и вопли женщин, разлучаемых с мужьями, и мужей, отторгнутых от жен, рыдания и мольбы малолетних детей, отнятых у родителей, вопли отцов и матерей, лишенных детей, поднимались в небо и смешивались с облаками. Не слезы, а кровь текла из глаз, вместо вздохов из груди вырывалось пламя.
Это прискорбное событие напоминало время окота овец, когда маленьких ягнят отделяли от своих матерей и отрезали им головы, чтобы содрать с ягнят драгоценные каракульские шкурки. Разница была лишь в том, что там бедствие обрушивалось на бессловесный скот, на бессознательных животных, которые вскоре забывали о своей утрате, на животных, обреченных не сегодня, так завтра погибнуть под ножом.
Но сейчас разыгрывалась трагедия над людьми, понимающими свою беду. Над способными по природе своей преобразовать мир и утверждать благополучие, всеобщее спокойствие, над людьми, которые в сотворении не отличались от своих притеснителей.
Победители послушали, изощряясь в шутках, причитания и жалобы. Но шутки иссякли, а жалобы не затихли. Если не прекратить криков силой, эти люди до самой смерти будут кричать, выкликать друг друга и стонать.
С этим надо было покончить раз и навсегда. Ведь если обнаружится горе рабов на базаре, кто станет покупать, кто даст за них настоящую цену? Дорог тот раб, что идет к покупателю покорно и охотно.
Жалости не знали, чтобы отучить пленных людей от их прежних привязанностей.
Малолетним детям крутили и надрезали уши, взрослых били плетками по спинам, по бедрам, по ступням. Упрямцам надрезали ступни и в раны втирали соль.
Так одну боль заглушали другой болью. Высушили глаза, заткнули рты, каждому внушили мысль, что, если еще раз издадут они хоть какой-нибудь звук, им вырвут языки, перережут горла.
Пленникам внушили, что, если и случится так, что нечаянно где-нибудь встретятся муж с женой или дети с родителями, они даже виду не подадут, что когда-то знали друг друга. Та жизнь, которая была, когда они друг друга знали, окончилась, прошла навеки. Прошла, как поутру проходит сон.
Часть рабов и рабынь привезена была из-под Герата — из Афганистана. Они исповедовали ту же веру, что и бухарцы, суннитскую.[27] Они были подданными афганского шаха. И то и другое не годилось: на базарах Бухары и Туркестана было запрещено продавать суннитов в рабство. Между Бухарой и Афганистаном об этом был заключен строгий договор. Из этого же договора следовало, что подданных афганского шаха продавать в рабство решительно запрещалось.
