Валентин Азерников - Долгорукова
— Мне казалось, ты думаешь о нас, обо мне.
— Да, да, конечно. А ты?
— Я?
— Ты обо мне думаешь? Нет, не в чувственном смысле, а в практическом?
— Практическом? Я же поклялся тебе: как только смогу...
— Саша... Ты же христианин. Ты же не можешь хотеть, чтобы другой человек... — она не договорила.
— Что ты! Господь с тобой! — ужаснулся Александр.
— А как же ещё ты сможешь... — она снова не договорила.
Он замолчал, отвернулся. Потом сказал глухо:
— Ты хочешь выйти замуж?
— Александру Сергеевну ты ж выдал.
— Ты хочешь — как она? — Катя не ответила. Он повернулся к ней. — Отвечай. — Она молчала. — И уехать как она?
— Ты же сам услал её мужа губернатором в Варшаву.
— Ты хочешь, чтоб мы расстались?
— Нет, — не сразу ответила Катя.
— Чего же ты хочешь?
— Быть в равных с тобой обстоятельствах.
— Чтоб ты тоже изменяла мужу? — Она не отвечала, отвернувшись. — Но это будут не равные обстоятельства, — сказал он ей в затылок. — Мария Александровна болеет, мы с ней... — он помолчал. — А твой муж... — его голос прервался. — О, Господи, я только подумаю — кровь в голову бросается. — Он отошёл, постоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, потом повернулся к ней. — Ладно, давай прекратим этот разговор. Ты свободная женщина, Катя, ты вольна распоряжаться своей судьбой, если... если ты теперь считаешь, что я уже не твоя судьба. Быстро ты переменилась.
— Я не переменилась, Александр Николаевич.
— Полно, Катя, я не мальчик, я чувствую, что-то между нами пролетело. Я не знаю — что. Может, и ты сама не знаешь. А может, знаешь, да не говоришь. Ладно, пусть. Я не буду более досаждать тебе своей настойчивостью. Захочешь увидеть меня — дай знать. Через Александра Михайловича, ты знаешь, как его найти. Прощай. И хранит тебя Бог...
9 октября 1867 года. Царскосельский парк.
Александр в сопровождении Рылеева и Шувалова совершал свою обычную утреннюю прогулку.
— И ещё, Ваше величество... — Шувалов искоса взглянул на Рылеева. — Я бы посоветовал усилить охрану Вашего величества во время прогулок. Здесь, в окрестностях, замечены подозрительные личности, могущие входить в число разыскиваемых нигилистов. И я бы даже просил Ваше величество о сокращении этих прогулок.
— Ну полноте, граф, ты меня ещё в четырёх стенах запри.
— Но, Государь, я же пекусь о благе Вашего величества.
— Ты печёшься, граф, о своём благе. Чтоб тебе хлопот поменьше было. Нет уж, уволь, я привычек своих менять не стану. Это тебя, поди, Мария Александровна подбила, она тоже против моих прогулок. Ладно, не спорь. У тебя всё?
— Почти, — и Шувалов покосился на Рылеева.
— Александр Михайлович, — обратился Александр к Рылееву, — оставь нас одних. Но не уходи далеко, ты мне ещё понадобишься.
Рылеев молча поклонился и отошёл в боковую аллею.
Александр посмотрел на Шувалова.
— По поводу поручения Вашего величества. Вчерашнего.
— А... Уже узнал? Так что?
— Второго октября в ресторане действительно пели цыгане. И приличной публики было не так уж много, так что...
— Кто?
— Его императорское высочество в сопровождении известной особы...
— Константин Николаевич?
— С вашего позволения — Николай Николаевич.
— Как? И он? — удивился Александр. — С кем же?
— Тоже с балериной.
— Кто такая?
— Некая Екатерина Числова.
— И давно они?..
— Не могу знать, Ваше величество. Но если...
— Нет, нет, — остановил его Александр. — Это дело семейное, я сам поговорю с ним.
— Как будет угодно Вашему величеству.
— Кто ещё?
— Ещё... Ещё князь Михаил Михайлович Долгоруков с двумя дамами. — Шувалов сделал паузу, ожидая вопроса, но Александр никак не реагировал. — Кто были дамы, установить пока не удалось, но если Ваше величество...
— Нет, нет, — снова остановил его Александр. — Я тебя просил узнать про моих приближённых, а не про их... их слабости. Ты помнишь мою вторую просьбу?
— Какую?
— Забыть про первую, как только ты её выполнишь.
— А какая была первая? — улыбнулся Шувалов.
Александр поглядел на него и, поняв смысл его слов, улыбнулся тоже.
— Благодарю тебя. Ступай. И крикни по дороге Рылеева...
5 мая 1871 года. Набережная Фонтанки.
По набережной гуляли граф и генерал. Тепло, они без пальто, со спины казалось, что это два обывателя вышли погреться на солнце после долгой промозглой зимы.
— Я попросил вас встретиться, генерал, поскольку узнал кое-что новое об интересовавшей нас особе.
— Они расстались?
— Если бы. Всё наоборот. Похоже, они вместе собираются в Эмс.
— Это точно?
— По моим данным Рылеев хлопочет через лифляндского генерал-губернатора о двух рижских паспортах для каких-то дам. Я так полагаю, что для наших.
— А кто вторая?
— Должно быть, её новая наперсница. Некая мадемуазель Шебеко. В этой связи, полагаю, нам надо поменять тактику. Коли ваш альковный протеже оказался несостоятелен и не оправдал наших надежд...
— Граф...
— И более того, вместо того чтобы влюбить её в себя, влюбился в неё сам и теперь уж вовсе стал неуправляем...
— Но он выполнил нашу вторую просьбу.
— И что? И тоже всё наоборот получилось. Вместо того чтобы Государь заподозрил княжну, он, похоже, заподозрил нас.
— Нас?
— Ну не вас или меня, до этого, Бог милостив, дело ещё не дошло... Так вот, чтобы оно и дальше не дошло, надо убрать вашего ловеласа от греха подальше. Куда-нибудь на Кавказ, скажем. Это во-первых. А во-вторых, надо обратить внимание на эту мадемуазель.
— Но я-то при чём тут, граф?
— При том, генерал, что её брат, любимый брат, служит в кавалергардах.
— А-а...
— И через него можно приблизить кого-нибудь к его сестре, не вызвав подозрений у этого цепного пса.
— Рылеева?
— Подумайте над этим. Если они обе окажутся в Эмсе подле Государя, то они окажутся в центре нашей европейской политики. Государь будет там встречаться с Вильгельмом и Бисмарком. И лишние глаза, и уши не помешают.
— А прежний наш план?
— Мы с ним теперь уже опоздали. Там теперь, похоже, отношения самые серьёзные. Да потом, не скрою, может, оно и к лучшему.
— Для кого?
— Для России. Если вся энергия нашего любимого Государя будет уходить на эту особу, он, может, оставит в покое свои реформаторские идеи. Нет худа без добра...
10 мая 1871 года. Невский проспект.
Катя вышла из кондитерской, держа в руках пакет со сладостями, и села в поджидавшую её карету. И вскрикнула, обнаружив, что в карете сидит X. Карета покатила по Невскому.
— Господи, вы? Как вы здесь оказались?
— Не важно — как. Мне надо было видеть вас.
— Вы негодяй, вы хотели погубить меня, вы украли мою брошь.
— Я объясню вам всё, я потому и пришёл. Я удрал с дежурства, если меня хватятся... Но мне уж всё равно, меня и так усылают на Кавказ, чтоб там и вовсе избавиться. За то, что я не сделал того, что должен был... с вами.
— Что вы должны были сделать со мной?
— Это теперь не важно. Но ваша брошь — это оттуда, из той истории. Но я умоляю, забудьте её, это в прошлом уже, а есть будущее, моё и ваше. От меня хотят избавиться, я знаю их тайну, но боюсь я за вас, от вас тоже могут захотеть избавиться, вы тоже много знаете, и если догадаетесь, чья рука тянется к вам... Умоляю, берегитесь. Не говорите никому о том, что я сказал, но берегитесь ближайшего окружения вашего покровителя... Это очень опасные люди, потому что вы для них опасны... Я не могу теперь защитить вас, я должен уехать, исчезнуть на время, сменить документы, внешность — стать другой личностью, но коль останусь жив, найду вас. Я в долгу перед вами, я принёс вам несчастье и постараюсь искупить свою вину.
— О чём вы говорите? Я не понимаю. Какие-то загадки, тайны... Объяснитесь.
— Не сейчас. Когда вернусь. Если вернусь. Но если нет, если они всё же доберутся до меня, знайте: я начал с подлости, а кончил тем, что полюбил вас истинно. Простите меня, я докажу, что достоин вашего прощения, и не поминайте лихом...
X. открыл дверцу кареты и на ходу выпрыгнул.
2 июня 1871 года. Царское Село. Парк.
Коляска с Катей и Варей подкатила к поляне, где стояла вторая коляска, в которой находились Александр и Рылеев. Рылеев выскочил, сделал знак кучеру, чтоб тот слез, помог Кате пересесть, и Александр с Катей, правя лошадьми, скрылся за поворотом. Рылеев жестом велел и второму кучеру сойти с облучка и занял его место.
