Томас Берджер - Маленький Большой Человек
– Нy, с-с-слушай, т-ты,- говорит мне Билл (еще немного – и у него начнется нервный тик), – ты спрашивал о Кастере, так вот, я тебе уже битый час толкую: Кастер нынче не пойдёт против Лакотов – его вызвали в Вашингтон давать показания!
– Что ж,- обрадовался я,- это прекрасный шанс выслужиться перед президентом!
Скрывать не стану, именно так я Биллу и сказал. Вот как думал, так и сказал, и честно признаюсь, недооценил я Кастера, ох, недооценил…
Но и Билл, в свою очередь (к этому моменту он, кстати, слегка оклемался и стал спокойнее относиться к разнице в точках зрения), оказался прав лишь наполовину. А точнее – на треть. А ещё точнее – на четверть. Или того меньше. Изучив стакан с виски на прозрачность, он тяжело вздохнул и помотал головой: «Не-е, парень, твое дело – покер, а не политика. Политика, она, знаешь ли не для твоего ума,- там такие комбинации, что тебе и не снилось! Там и карт побольше, и ставки повыше, там игра идет по-крупному… Но шулеров всё равно кто-то будет хватать за руку и выводить на чистую воду. Так вот, я тебе говорю: Кастер выступит против Белкнапа и Орвила. Даже если старина Грант его за это попрет из армии!»
Вот что мне сказал Билл Хикок. Тоже, как говорится, что думал, то и сказал,- к тому часу мы были уже изрядно набравшись; ну, а насчет его правоты – чёрт его знает! – на пьяную голову судить трудно… Лично мне показалось, что он прав лишь в одном – насчет махинаций… в политике…
– Билл! – говорю я Биллу.- Пусть все так, как ты говоришь, пусть так… Но зачем Кастеру это надо?!
Билл пожимает плечами.
– Зачем… Почему… Да затем, что Кастер – человек чести! А честь, она, штука такая… Знаешь, вокруг полно людей, что Кастера на дух не переносят и очень хотели бы побывать у него на похоронах… но никто и никогда не скажет, что Кастер замарал свою честь, потому как для него она – ну, то, без чего нельзя жить, отбери – и нет человека. Вот так-то, приятель!
Больше о политике мы не говорили.
Дальнейшее помнится смутно. Билл поставил ещё по одной – за будущую миссис Хикок, которая «не чета тем, которых мы навидались ещё в Канзасе», потом признался, что хотел бы завести собственное дело, а для этого нужны деньги, а в кармане ветер свищет; потом размышлял о наших с ним радужных перспективах (это они ему так виделись, потому как у меня, у «индейского выкормыша», на золото должен быть нюх, ну, вроде, как у той собаки на мясо); потом… потом мы пьём ещё по одной, на сей раз уже за мой счет, и потом ещё долго прикидываем, чего нужно взять в поход, брать ли кого-то в долю и, если брать, то кого, и кого-то вроде бы даже взяли…, но вот кого – хоть убей – не помню… Помню только, что настроен был Хикок решительно, и, вернувшись из Цинциннати, где, по настоянию супруги они должны были провести медовый месяц, он твёрдо решил идти со мной в горы…
А ведь изменился Бешеный Билл, изменился… И не только внешне. В Канзасе, я мог бы поклясться, он не то что о каких-то министрах – при каком президенте живет, и то, наверное, не слыхивал! А уж хитросплетения большой политики (в отличие от спускового механизма) интересовали его едва ли в большей степени, чем узор… на кучке дерьма. Не очень-то заботил его и свист ветра в кармане. Но замечу, что если любовь творит чудеса, то одно из них как раз и сидело передо мной! Представьте себе Билла, подносящего к губам стакан… правой рукой! Не можете? А я это видел собственными глазами, провалиться мне на месте, если я лгу! Мало того, пару раз он даже не дернулся, когда в салун вваливались новые посетители! И – да что там говорить! – я полез в карман за долларом, а он и бровью не повел, как будто так и надо…
Вы только не подумайте, что он обабился или, как сказал бы любой ковбой, что «она взбила из него сто фунтов масла» – что вы! – не прошло и одного дня, как он, не моргнув глазом, ухлопал какого-то молодчика перед конюшней на постоялом дворе – тот то ли не знал, что перед ним Бешеный Билл, то ли наоборот – хотел прославиться от Вайоминга до Нью-Йорка, только Билл оказался всё равно быстрее, хоть и славы ему этот лишний покойник все едино не добавил; нет, я говорю о том, что появилась в нём какая-то трогательная незащищенность, исчезло то извечное напряжение, что сопровождало каждый его шаг по этой земле, и, может быть, поэтому он показался мне каким-то другим, совсем не таким Биллом, какого я знал по Канзасу и о котором сейчас столько понаписано.
Естественно, я не стал докучать ему расспросами о том, было у него что-то с Кэролайн или не было – не знаю этого по сей день и, скорее всего уже не узнаю никогда. Но если из области достоверного воспарить в сферы предполагаемого, то зная Кэролайн, можно прийти к выводу, что романтическое приключение с Биллом если и впрямь имело место – то только в недрах ее больного воображения. С высоты моего возраста и опыта я отчетливо вижу Кэролайн и ясно понимаю, что выйти замуж было ее самой заветной мечтой и, вследствие этого (как оно часто бывает), мечтой несбывшейся. Оттого-то она и впадала то в смех, то в слезы, а мне приходилось выслушивать ее бесконечные россказни о бесчисленных ухажерах от несчастного Фрэнка до Бешеного Билла. Сейчас мне уже начинает казаться, что даже и Затейник никогда не предлагал ей ни руки, ни сердца, ни чего другого; а так, на беду свою зашел поболтать о том-о сем, неловко пошутил, а здоровье хлипкое, вот и очутился в покойниках раньше, чем успел понять, что с любовью не шутят. Впрочем, как утверждал один мой темнокожий приятель, каждый находит себе смерть но душе – не в том смысле, что какая больше нравится, а в том, что при всем богатстве, выбора-то у нас и нет: смерть у каждого своя, какая душа – такая и смерть.
Ну, да Бог с ним, с Затейником, а нот что касается Кэролайн, то крушение надежд ранней юности, конечно же, не могло не сказаться на ее душевном равновесии. С возрастом пропасть между мечтами и действительностью только усугубилась – увы, все мы стареем, а Кэролайн на ту пору стукнуло ни много ни мало, а, дай Бог памяти, сорок четыре; замуж она так и не вышла, хотя и прилагала к тому все усилия – и так с того достопамятного дня пятьдесят второго года, когда пьяные Шайены, порезав мужчин каравана, побрезговали её девичьими достоинствами. Отдавая ей должное, нужно сказать, что сохранилась она прекрасно. В волосах – ни серебряной нити, на лбу – ни морщинки, ну разве что крупные черты лица обозначились резче обычного. Да если бы не отсутствие передних зубов да не это багровое ухо, вам бы и в голову не пришло, что ей за сорок! И вот, казалось бы: держи рот на замке, ухо как-нибудь да заживет, а нет – так и чёрт с ним! – можно и платочком прикрыть; а там, глядишь, кто-нибудь и клюнет – и не такие замуж выскакивали, но… если верно говорят, что браки заключаются на небесах, то небеса, видно, попросту позабыли о Кэролайн! Да-да, как это ни печально, но времени на решение матримониальных проблем у моей сестры больше не было…
