Томас Берджер - Маленький Большой Человек
– Аллардайс, а куда ты направляешься дальше? – спросил я у него, потому что он вёл образ жизни, вызывающий интерес.
– В Сент-Луис, наверное. Там я ещё ни разу не был. А что ты, Джек, собираешься делать? Я бы тебе советовал уехать из Канзас-сити и побыстрей. Конечно, у Каллера против тебя нет никаких доказательств, но скоро он поймёт в чём дело и, как мне представляется, может тебе устроить неприятности. Как бы ты посмотрел на то, чтобы нам отправиться вместе? Мне кажется, у тебя настоящий дар к надувательству.
Видите ли, он ничего не знал про Амелию, потому как от своей гостиницы я держал его подальше. В конце концов, он Шайен был жуликом.
– Это могло бы быть совсем неплохо,- говорю я ему,- но, как мне кажется, истинное мое призвание лежит где-то на лоне природы. И направляюсь я в края бизонов на зимнюю охоту.
Аллардайс энергично протянул мне руку:
– Джек, рад был с тобой познакомиться.
– И я тоже, Аллардайс,- говорю я ему,- желаю тебе всего самого наилучшего и успехов во всех твоих начинаниях.
Тогда я видел его в последний раз. Как сейчас помню, стоит он в этой низкопробной забегаловке и велит подать шампанского. Ему так не терпелось начать красивую жизнь, что он не мог дождаться, когда попадет туда, где это больше к месту. Я уходил с предчувствием, что через день или два он опять будет на бобах, потому как мошенничать он мошенничал не ради денег, а ради удовольствия, ради самой игры. Какой артист! И какой славный парень, который так меня выручил тогда в Канзас-сити!
Из этих денег я отдал небольшую часть долгов своим кредиторам, чтобы показать, что человек я в общем-то добропорядочный, и на короткое время заткнуть им пасть, а ещё внес аванс за обучение в пансионе, который я наконец подыскал для Амелии, заведение было аристократическое и девицы жили при нем, а директриса была до того высокомерна, что едва выдавила из себя пару слов.
Так вот, я знаю, что слушая все это, вы с нормальным цинизмом тешите себя мыслью, что рано или поздно, а Амелия вернётся к старому. Люди просто терпеть не могут, когда кто-нибудь вылезает из грязи. Должен вас разочаровать. Теперь, когда Амелия вошла во вкус, никакая сила на земле не могла помешать ей стать благородной леди. Приведу пример. Так, если обедая в ресторане, она роняла вилку, то никогда за нею не нагибалась и не поднимала с пола, нет, она не поднимала. Для этого, говорила она обычно, существуют официанты. И так получилось, что этот принцип она применяла ко всему, что бы ни делала: так, если у неё с колен на ковёр гостиничной комнаты падала книга, то она, конечно, звонила в колокольчик, и к нам наверх вбегал бой в кургузой ливрейке, поднимал книгу и отдавал ей.
Теперь единственное, что меня беспокоило, как бы она не принялась возражать против моего желания определить ее в эту Академию для благородных девиц под попечительством мисс Уэмсли, в которой, наверняка, после той роскоши гостиницы с немцем, синьориной Кармеллой, и всем прочим, покажется ей слишком скромно, но мои опасения не оправдались, потому как мисс Уэмсли была родом из Англии, или просто из Бостона, но как бы там ни было, она произносила вместо «просто» – «пгосто», говорила «семэстэр», такие «манзры» Амелии были в диковинку и она спешила их «поскогее пегенять», и после того, как мы там впервые побывали, чтобы записать Амелию, я у неё спросил:
– А ты не будешь скучать по Синьорине? И она мне ответила:
– Ты вызываешь пгосто смэх.
Выяснить, будет ли она скучать по дяде Джеку, я не стал. Я не надеялся, что будет, но не имел ни малейшего желания услышать то ли ложь, то ли неприятную правду. Я не был настолько глуп, чтоб не понимать, что чем больше она становится той, кем я хотел ее видеть, тем меньшее удовольствие ей будет доставлять мое присутствие.
Так что я чувствовал, что сейчас мне самое время •отправляться стрелять бизонов. Этим я избавлю Амелию от своего общества, а заодно и подзаработаю деньжат, чтобы обеспечивать ее как подобает. И не вернусь до следующей весны; ну, а тогда уж, наверное, буду просто наведываться в этот пансион каждое второе воскресенье, когда посетители могут приезжать на чаепития, и постараюсь не забыть вынимать ложечку перед тем, как пить чай. Других каких-то далекоидущих планов у меня тогда не было.
После того, как я заплатил за обучение в этом пансионе на полгода вперёд и выделил Амелии какую-то сумму на карманные расходы, у меня снова денег было не густо, но я ухитрился закупить большую часть необходимого снаряжения и припасов в кредит и нанял себе шкуродера, с которым можно было расчитаться уже по возвращении весной, когда будут проданы шкуры. Все это я провернул уже в Колдуэлле, штат Канзас, который на то время являлся главной штаб-квартирой торговли шкурами бизонов. А что касается Канзас-сити, то этот город я покинул среди ночи, оставив неоплаченными все свои счета, в том числе за гостиницу. И, насколько мне известно, я все ещё им должен.
***
Пространства, по которым бродили бизоны, простирались от южной Небраски аж до самой реки Колорадо, в Техасе. А до появления железной дороги они, пространства эти, то есть, были вдвое больше и тянулись до Канады и дальше. Когда теплело, огромные стада шли на север, а потом, когда выпадал первый снег, откочевывали на юг.
Теперь же, говоря о том, что Тихоокеанской железной дорогой это стадо на континенте было разрезано надвое, я вовсе не хочу сказать, что к югу от дороги осталось мало животных, или, наоборот, осталось их мало к северу. Правда, в 1871 бизонов было уж никак не меньше десяти миллионов, потому что именно столько их было убито в южных прериях с этого года по 1875. Десять миллионов за пять лет! И я, в меру своих сил, приложил руку к их уничтожению по той простой причине, что чем больше сдашь шкур, тем больше получишь денег. А использовали эти шкуры главным образом вот для чего: после дубления их разрезали на приводные ремни для разной техники. А ещё их пускали на сапоги, сбрую, отделку одежды.
Ну, а связываться с мясом убитых животных у охотника ни времени, ни возможностей не было, разве изредка себе на ужин отрежешь язык или горб, так что в основном мясо оставалось там, где упало животное, и поедалось либо волками, либо сгнивало на солнце. Потом кто-то обнаружил, что кости – отличное удобрение, вот и стали их собирать, грузить полные фургоны, а затем перемалывали в порошок и фермеры удобряли ими свои гектары, так сказать, процветая на чужих костях.
«Ну, а что делать с мясом?» – этот вопрос по-прежнему оставался нерешенным, и никуда не деться от того факта, что бизона использовали не по-хозяйски, расточительно, не то, что индейцы. Те, так или иначе, а находили применение каждому кусочку, каждому дюйму, от рогов и ушей до копыт. В дело шел даже половой орган – из него варили клей. Однако, как вы знаете из моего рассказа, индейцы частенько голодали ещё задолго до того, как уничтожили бизонов, и ещё больше голодали до того как вообще появился белый человек, потому как прежде индейцы не имели для охоты ни лошадей, ни ружей, чтобы стрелять издалека, как при нашей охоте. Так что про все это не забудьте, прежде чем станете валить на нас, белых охотников, вину и поносить почем зря, как мне кажется. Мы просто изо всех сил постарались заработать себе на жизнь и интересовала нас только цена на шкуры, а до остального нам дела не было. Бывает, что из сообщений обо всем этом, написанных людьми там никогда не бывавшими, складывается впечатление, что, дескать, огромная армия охотников хлынула в прерии, чтобы уничтожить на континенте всех до одного бизонов для того, чтобы очистить пастбища для крупного рогатого скота или чтобы истребить индейцев, лишив их источника мясной пищи. Конечно, все это было, но без нашего злого умысла. Мы ведь были просто Небольшой группой парней с винтовками «Шарпе», и если бы вы когда-либо поднялись на пригорок и увидели б оттуда бескрайнее море бизонов, миль на двадцать одни бизоны, вы бы ни за что не поверили, что когда-нибудь всего несколько тысяч охотников, таких как я, изведут миллионы этих огромных тварей.
