Томас Берджер - Маленький Большой Человек
Девочка не плакала и не скандалила по поводу моего отказа, нет, она просто тихонько слегла и несколько дней ничего не ела, а когда я входил к ней в комнату, она лишь печально и кротко улыбалась, а ее бледные ручки неподвижно лежали при этом поверх покрывала, и я видел, что она скорее заморит себя, нежели откажется от этой затеи, потому как в жилах ее текла кровь Крэббов. Так что я в конце концов сдался.
И вот снимаю я в каком-то доме зал, печатаю программки, подряжаю мальчишек раздать билеты задаром и в лучшей части города – продавать их и пытаться не стоило – а вечером заряжаю двустволку и на всякий случай сажусь на самом видном месте, перед всеми… Но беспокоился я зря – зрителей было всего шестеро, что оказалось не так уж и важно, потому что малышка Амелия настолько волновалась, что едва могла разглядеть зал, а про то, чтобы сосчитать зрителей и речи быть не могло. Что же до синьорины, которая подрядилась аккомпанировать ей на фисгармонии, так она до того налакалась, что не один раз грохалась со своего круглого стульчика, так что если с чем и возникали сложности, так это только с тем, чтобы взгромоздить ее на место. Так что всем нам было не до публики. Хвалебный отзыв в газетах стоил мне, насколько я припоминаю, всего пять долларов – в те времена много платить журналистам было не принято. Но по дешевке я смог устроить только это.
А к старым долгам прибавились новые: за зал, за аренду этой чертовой фисгармонии, за программки и, разумеется, синьорине за услуги. Да, чуть не забыл, ещё за круглый стульчик, который эта корова Шайен доломала!
Но малышка Амелия была без ума от своего концерта и, закупив десяток или два десятка экземпляров газет с тем самым отзывом, что стоил мне пятерку, раздавала их направо и налево, так что я ни о чем не жалел, хотя сумма моих долгов приняла просто чудовищные размеры.
В то время на покер уже надеяться не приходилось, так как стоял конец августа, и охотники на бизонов потянулись в прерию открывать новый промысловый сезон. Да, ещё немного – и в Канзас-сити не останется ни одного из тех, кого можно было бы просто уговорить сыграть, не говоря уже о том, чтобы сыграть со мной. Я уже стал было подумывать над тем, не заняться ли и мне бизоньим промыслом, потому что стрелок я был неплохой, и за сезон – с сентября по март – вполне мог подзаработать тысчонку-другую. Но этим надо было заниматься основательно и всерьез, то есть, для начала нужны были деньги для покупки снаряжения. Ведь если охотиться на бизонов, то не обойтись без крупнокалиберной винтовки «Шарпе» да запаса патронов к ней, да ещё фургон нужен и те твари, что его будут тянуть, потом ещё нужен шкуродер, потому как ни один уважающий себя охотник к мёртвому зверю ножом не прикоснется. Спросите – почему? А чёрт его знает… Вообще-то, хотя это и покажется вам смешным, но охотники на бизонов считают себя за белую кость и у них свой кодекс чести да ещё масса всяких условностей такого рода… А я ведь назвал только самое необходимое. Охотники, которые ходят на бизонов артелями по 10-15 человек, включая возниц и кашевара, так те берут с собой целый арсенал: после нескольких выстрелов ствол «Шарпса» накаляется, а разве есть время ждать, пока он остынет, когда стадо в любой момент может напугаться выстрелов и запаха крови?
Ну да не буду долго распространяться на эту тему. Скажу лишь только, что беде моей помог счастливый случай – встретил я благодетеля по имени Аллардаис Т. Мериуэтер. Встретился я с ним в одном из салунов Канзас-сити, куда я как-то забрел средь бела дня посидеть да поразмышлять над стаканчиком виски…
Как только я вспоминаю этого человека, так первым делом приходит на ум его манера изъясняться.
Так вот, стою я у стойки бара и тут ко мне подходит какой-то тип и произносит следующее:
– Сэр,- говорит он,- я полагаю, что вы простите мне мою прямоту, если я скажу, что уж если мы с вами – единственные джентльмены среди окружающего нас сброда, то это обстоятельство должно вызвать в нас естественное желание стать под общие знамена…
– Не понял,- перебиваю я его.
– Вот именно,- подхватывает он и называет себя.
– Крэбб…- тянет он через мгновение после того, как я представился в свою очередь.- Вы к какой ветви Крэббов принадлежите – к бостонской, филадельфийской или нью-йоркской?
Ясное дело, что принял я его за одного из тех франтов, что валом валили сюда с востока – подлечить слабые легкие или там ещё чего. Считалось, что прерии способны возвращать здоровье… И тут такое меня зло взяло: представляете, я, значит, сижу на мели и денег мне взять неоткуда, а у этого маменькиного сынка за все заплачено и разгуливает он тут у нас, словно сам чёрт ему не брат…
Ну, я и буркнул, всем своим видом показывая, что мне абсолютно наплевать, поверит он мне или же нет:
– К филадельфийской.
__ А-а-а,- закивал он.- А вот мои знакомцы из вашего рода все сплошь из бостонцев или нью-йоркцев…
Да, я ещё не рассказал, как он выглядел: спереди, кажется, нормального размера, но сзади – боров боровом. Выбрит до синевы, рот такой вялый, безвольный… А ещё масса всяких безделушек: в галстуке булавка с бриллиантом, цепочка для часов какая-то хитроумная, с фасонной чеканкой, в петлице – бутоньерка, трость с золотым набалдашником, лайковые перчатки и прочая дребедень… А возраста он был примерно моего.
– А какой университет вы закончили,- снова пристает он ко мне,- Гарвардский или Йельский?
– Первый,- отвечаю.
– Ну, а я – второй,- говорил он.- Но у меня была масса знакомых, даже, вернее, закадычных друзей в Гарварде начала шестидесятых… Ведь, судя по всему, именно в это время там учились и вы. Кстати, вы были знакомы с Монтгомери Бриэром, с Уильямом Уиплом или Бартли Платтом – все они из клуба «Индейский пудинг?» Возможно, вы знавали Честера Ларкина – он из «Мускусных быков» или Мансарда Ритча из «Кенгуру»…
– Нет,- говорю я в том же духе,- никогда не знал. Я был из «Антилопы».
– Ну тогда, сэр,- говорит он,- разрешите в связи с этим ещё раз пожать вашу руку! Лучшей рекомендации и желать невозможно! Полагаю, каждый джентльмен цивилизованного мира наслышан об избранности и аристократичности «антилоп»… Так что нет ничего удивительного в том, что я сразу же выделил вас из этой толпы: порода говорит сама за себя…
И он ещё некоторое время продолжает в том же духе. Потом мы ещё раз выпили. Мне поначалу было забавно его разыгрывать, но потом его трескотня мне наскучила, и я уже собрался было уходить, как он мне и говорит: – Сэр, ничего другого мне не остается, как надеяться на вашу милость… Я оказался в отчаянном положении, ибо – увы – не могу, подобно вам, похвастать нравственной чистотой… Да, я подобно тростинке, колеблемой ветром, оказался слаб перед натиском порока… Боюсь, что добрая старая фирма Мериуэтеров, которую я рано или поздно унаследую, едва ли найдёт опору в моём лице… Короче, сэр, за две недели я умудрился спустить за карточным столом те пять тысяч, что дал мне отец на целый месяц путешествия по Западу… Дать ему телеграмму, чтоб выслал ещё денег, я не решаюсь… И вот сейчас я взываю к вам как к единственному джентльмену среди всего этого сброда… Двадцать долларов, мистер Крэбб, всего двадцать долларов… Для вас это жалкие гроши, а мне они спасут жизнь!
