Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
— Что же их заставляет так бояться нашей смерти?! — воскликнул с великим возмущением Хлебников, которому особенно не нравилось это курение из рук грязных конвоиров.— Разве будет человек сам убивать себя, пока в нем еще жива надежда, как в нас?
— Надо думать, они судят о нас по себе, — сказал Головнин. — Испанские миссионеры пишут вот, что японцы, особливо знатные самураи, часто распарывают себе брюхо, ежели император, или князь, или даже менее знатный начальник выразит им свое неудовольствие.
— Что же, они так презирают жизнь, что по всякому пустяку выпускают себе кишки?
— О нет, — отвечал Василий Михайлович. — Это происходит, вероятно, потому, что они боятся гнева своих князей и начальников больше смерти. А император почитается у них за божество.
— В таком разе они должны быть хорошими солдатами,— мрачно заметил Мур.
— Может статься, когда-нибудь и будут, — согласился Василий Михайлович. — Но вспомним, Федор Федорович, — и он улыбнулся, — что нас, восьмерых русских пленников, связанных по рукам и ногам, ведут двести солдат и прислужников и даже курить заставляют из чужих рук.
Вскоре к собирателям всяких рисунков, автографов и надписей присоединилось множество якобы просто любопытствующих японцев, и едва усталые пленники успевали расположиться на отдых, как они начинали шнырять среди них, кланяться и расспрашивать о самых разнообразных вещах. При этом все ответы пленников старательно записывались кисточками на листках бумаги. В такую же точно бумагу они тут же шумно сморкались и бросали ее на землю. Но более всего находилось любителей по собиранию русских слов, будто каждый японец составлял для себя словарь.
Была ли это на самом деле простая человеческая любознательность, желание, вопреки всяким запрещениям, познакомиться с нравами и языком чужеземцев, случайно попавших к ним, но Василию Михайловичу это показалось иной страстью, и потому он сказал своим товарищам:
— Мне мыслится, что японцы делают сие не из любопытства, а по приказанию начальства. Посему будем соблюдать осторожность в наших ответах. Помните это, друзья!
Глава восьмая
ЯПОНСКАЯ ТЮРЬМА
Чем дальше пленников вели на юг, тем чаще встречались на их пути селения. Уже близко был Хакодате. Вскоре оттуда было прислано трое чиновников, чтобы с торжеством ввести русских пленников в город.
Старший из присланных назывался Я-Манда-Гоонзо. Это был японец с лошадиными зубами, какие Василий Михайлович замечал у многих японцев, и с ласковой улыбкой, которая тотчас же появлялась на его лице, лишь только он замечал, что на него смотрят. С ним был молодой человек с подчеркнутой приятностью в обращении, и третий, старик, с величайшим вниманием слушавший все, что пленники говорили между собой.
«Что это значит? — думал Головнин. — Прирожденная приветливость японцев или учтивость, рекомендуемая правилами воспитания?»
Он несколько раз пытался уяснить это для себя, но безуспешно, пока один словоохотливый японец не объяснил ему однажды на привале:
— Благородный японец всегда хочет сделать приятное своему собеседнику. И если человек старше тебя по годам или выше тебя по рождению и чину, как, например, буньиос или начальник, к которому ты пришел в гости, громко смеется, слушая твой рассказ, то знай, что он очень недоволен тобой и что ему вовсе не весело.
После этого Головнин стал еще осторожнее в своих сношениях с японцами, хотя Гоонзо был неизменно ласков и охотно беседовал с пленниками.
— Сейчас вам уже лучше, — говорил он им. — Веревки на вас ослабили, вас стали лучше кормить, вам дали по теплому халату и одеяла для спанья. Правда? А в Хакодате будет еще лучше. Там вас поместят в хороший дом, который уже приготовлен и убран к вашему приему. Веревки с вас снимут совсем и содержать будут очень и очень хорошо. Многие из японских господ будут знакомиться с вами и приглашать вас к себе в гости.
Вместе с чиновниками из Хакодате прибыл и офицер службы князя Намбуского. За ним, как знак его достоинства, слуга нес копье с лошадиным хвостом. Этот офицер принял команду над конвоем. Он тоже был тих и ласков. Появление столь большого количества ласковых и учтивых людей стало приводить Василия Михайловича в сильное удивление и даже беспокойство.
Наконец пленники увидели город Хакодате, а за ним Дзынгарский пролив. Долгий, мучительный путь, протяжением более тысячи верст, близился к концу. Было начало августа.
С утра конвойные стали готовиться к торжественному входу в город: надели новые одежды, облачились в латы, украсили головы военными шляпами. А пленников снова связали... Навстречу шествию из города высыпали огромные толпы любопытных. Для такого случая жители тоже разоделись в богато расшитые шелковые халаты, а иные явились даже верхом на лошадях.
Двигаться пленникам пришлось среди народа, стоявшего плотной стеной по обеим сторонам дороги, и шествие это имело такой вид, будто вели не обманом захваченных мирных соседей, а побежденных в бою свирепых врагов. В самом городе любопытных было еще больше, так что конвойные с трудом расчищали дорогу.
Вот и дом, о котором так много говорил сладкоречивый Гоонзо... То была тюрьма. Здание скрывала от глаз глухая деревянная стена с железными рогатками, доходившими до самой крыши. А стена была обведена земляным валом, обвешанным столь хорошо знакомой пленникам полосатой тканью.
— Тюрьма! — обронил кто-то из узников одно единственное слово.
— Да еще японская! — добавил Хлебников.
И в сердцах русских с новой силой закипели возмущение и гнев.
Пленники поравнялись с караульным домом, от которого до самых ворот тюрьмы были выстроены в два ряда солдаты в полном воинском убранстве и при оружии: один с ружьем, другой с луком и стрелами, третий с копьем.
Пленников ввели во двор. И тут перед их взорами предстало во всем своем ужасе предназначенное для них жилище. Они увидели большой, почти совершенно темный сарай, в котором находилось несколько клеток, подобных птичьим, но построенных из толстых брусьев.
Японцы выстроили пленников вдоль стен их будущей тюрьмы и принялись обсуждать вопрос об их размещении. При этом один из японцев приблизился к Головнину и спросил его:
— Господин Хаварин, кого из матросов желаете вы иметь при себе? Господин Муро, а вы кого желаете?
Оба обрадовались, полагая» что японцы не намерены заключать их порознь, и Головнин поспешил ответить:
— Я желал бы присоединить к нам и третьего нашего товарища, господина Хлебникова.
