Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Ночью пришли в город Аткинс, где пленники были встречены воинской командой с бумажными фонарями в руках. Очевидно, здесь уже узнали каким-то образом об их приближении. Пленников поместили в крепости, так же завешенной полосатой тканью, как и на острове Кунашире. Каждому выдали постель, одеяло и обрубок дерева с выемкой для шеи, заменяющий по японскому обычаю подушку, накормили ужином из тертой редьки, но на ночь по-прежнему связали ноги.
И в эту ночь никто из них не отдохнул. Пленники с непривычки не могли уснуть на приспособлении, которое употреблялось в других странах при казни через отсечение головы.
Поутру пленников снова погнали вперед.
Кормили их в дороге три раза в день. Вместо хлеба давали вареный рис, вместо соли — по кусочку соленой редьки, похлебку из этой же редьки, иногда дикого лука и черемши, лапшу, крохотный кусочек вареной рыбы. Как-то дали суп с грибами и по куриному яйцу, сваренному вкрутую.
На одной из остановок их догнал посланный вдогонку из Кунашира японец и принял начальство над отрядом. Это был простой солдат, но императорской, а не княжеской службы, и потому конвоиры, солдаты княжества Намбу, относились к нему с большим почтением. Новый начальник конвоя держал себя гордо и даже ел отдельно от других японцев. К счастью, он оказался более самостоятельным в своих действиях, чем его предшественники, и на другой же день приказал развязать пленникам кисти рук, оставив стянутыми лишь локти, что уже позволяло есть без посторонней помощи.
Конвоиры не только не допускали пленников к воде, чтобы они не попытались утопиться, но и старательно оберегали их здоровье, очевидно не забывая наказа доставить узников куда следует целыми и невредимыми. Поэтому, не обращая внимания на страдания, причиняемые их пленникам веревками, солдаты даже через мелкие ручьи не позволяли им переходить самим, чтобы не промочить ног и не простудиться, а заставляли их переезжать на спинах прислужников. Мало того: поначалу они даже не позволяли им собирать попадавшуюся по дороге дикую малину и землянику, которые, по мнению конвойных, могли повредить здоровью.
— Не странно ли то, что, оберегая наше здоровье, японцы так плохо нас кормят, словно хотят уморить с голоду, — сказал как-то Хлебников Василию Михайловичу.
— А мне думается, что они и сами едят не лучше,— отвечал Головнин. — Народ здесь, по всему судя, бедный.
— Ежели он беден, — продолжал Хлебников, — значит слаб. Как же они могла напасть на русский корабль и посмели захватить нас в плен? Ужели не побоялись возмездия Российской державы?
— Я и сам о том думаю, — признался Головнин, — но объяснить пока не могу.
— Ужели, — снова спросил Хлебников, — они ведают что-либо о наших делах в Европе, как вы однажды сказывали?
— Может быть, наоборот, они вовсе ничего не ведают о силе нашего отечества, — ответил Головнин и быстрее зашагал вперед.
Так продолжал двигаться в неизвестном направления этот печальный кортеж. Между тем раны на руках пленников уже начинали угрожать им антоновым огнем[13]. Тогда начальник конвоя, при остановке в одном большом селении, пригласил японского лекаря, который переменил узникам повязки, присыпав загноившиеся места каким-то белым порошком, и наложил пластырь лилового цвета, после чего пленники, почувствовав большое облегчение, могли спокойно спать, не испытывая таких сильных болей.
«А лекари их искусны в медицине, — подумал Головнин. — Откуда это? Не опыт ли то древней медицины Китая или Тибета?»
При остановках в селениях поглазеть на пленников собиралось множество народу. Тут были и старики, и молодежь, мужчины, женщины, дети. Они с любопытством и наивностью полудикарей рассматривали невиданных, не похожих на них людей, к тому же опутанных веревками, босых, полураздетых, которых солдаты веля на арканах.
На одной из дневок конвоиры, узнав от Алексея, что картинку, положенную в кунаширской гавани в кадку, рисовал Мур, попросили его изобразить на бумаге корабль, на котором русские пришли в Кунашир. Мур сделал прекрасный рисунок. В награду за это ему ослабили веревки в локтях. А жители селения, узнав, что среди русских есть художник, завалили его заказами, прося написать на память на принесенных ими веерах кто русскую азбуку, кто японскую русскими буквами, кто цифры, кто русские имена. Заказов было так много, что Василий Михайлович в шутку сказал:
— Сдается мне, что Федор Федорович скоро сам будет просить, чтобы ему снова связали руки.
Страсть японцев к надписям и картинкам была столь велика, что приводила Василия Михайловича в удивление.
— Это добрый знак, — сказал он Муру. — Рисуйте, Федор Федорович, сколько хватит сил. Искусство смягчает нравы. Это подает нам некоторые надежды.
И Мур продолжал рисовать, но так как он один не мог управиться с таким количеством заказов, то сначала ему стал помогать Хлебников, который тоже недурно рисовал, а затем и сам Головнин. Однако Василий Михайлович рисовать не умел, поэтому просто что-нибудь писал на веерах, которые некоторые жители порою приносили по десять штук сразу.
Один из японцев показал Головнину веер, на котором было написано по-русски: «Ах, скучно мне на чужой стороне! Иван Бибиков». Этот Иван Бибиков был в Японии с поручиком Лаксманом лет двадцать назад, но веер с его надписью имел такой вид, словно был принесен прямо из лавки. Японец хранил этот веер завернутым в нескольких листах тонкой бумаги и едва позволял до него дотрагиваться. Рассматривая веер, Василий Михайлович подумал: «Благодаря случаю мы узнаем, через столь много лет, что был здесь русский человек Бибиков. Не то ли может случиться и с нами, которым судьба, может статься, готовит конец в неизвестности от наших соотечественников?»
Он сказал своим товарищам:
— Может быть, и наши надписи прочтут наши соотечественники когда-нибудь через много лет и узнают о нас. А посему не будем отказывать японцам в их просьбах.
На следующей остановке пленников ждала целая толпа обывателей с веерами, аккуратно завернутыми в бумагу. Здесь каким-то непостижимым образом уже знали о том, что приближающиеся русские охотно оставляют памятки о себе. Таким образом, за всю дорогу пленникам пришлось расписать несколько сот вееров. За это они получили столько же учтивых поклонов по-японски, а изредка и с одариванием каким-либо лакомством или горстью душистого японского табака.
По мере приближения к городу Хакодате, — теперь уже выяснилось, что пленников ведут именно в этот город, — содержание их становилось менее суровым. Их уже развязали, но трубки еще боялись давать, чтобы они не умертвили себя при помощи чубуков. Поэтому курить по-прежнему приходилось из рук конвойных.
