Ольга Погожева - Турист
— Ник!!! — дико закричал я, подхватывая оседающего мужчину.
Я вцепился в локоть Вителли, пытаясь удержать его на ногах. Мы оба упали рядом с джипом, и в натертой до блеска двери я увидел собственное отражение — совершенно чужое, жуткое, перекошенное лицо с безумными глазами.
Энцо был уже рядом: он растерянно посмотрел на стремительно бледнеющего патрона, затем на меня.
— Ник! — я вскинул голову, отыскивая среди склонившихся фигур знакомое лицо. — Сделай что-нибудь!
Мои руки шарили по груди итальянца, дергали галстук, пытаясь распустить тугой узел. Вителли задыхался; его кожа приобрела землистый оттенок, глаза закрылись.
— Олег!
Я слышал, как меня зовет Николай, но всё искал и не находил следа от пули.
— Кто стрелял?! Мистер Вителли! Джино! Не сейчас, пожалуйста, не сейчас! Почему я не вижу крови?! Всё кончено, только не сейчас! Вы! — Я вскинул голову, едва различая белые пятна, обступившие меня со всех сторон. — Сделайте что-нибудь! Вызовите врача!
Ник наклонился ко мне, положил руку на плечо и встряхнул так, что я едва не клацнул зубами. Я умолк, затравленно вглядываясь в мрачное лицо Ремизова.
— Олег, — глухо произнес он. — Никто в него не стрелял. Это сердце…
Глава 8
Молитесь о нас; ибо мы уверены, что имеем добрую совесть, потому что во всем желаем вести себя честно.
(Евр. 13:5–6).Я плохо помню дорогу. Джип мчался через город; светофоры, повороты — всё смешалось в одну размытую полосу за стеклом. Я ничего не замечал. Вителли полулежал на заднем сидении, воротник его рубашки был расстегнут, и я видел, как с трудом, рывками, поднимается и опускается его грудь. Кровь отхлынула от щек, губы посинели, кожа стала землистой и липкой на ощупь. Я держал его за руку, не проваливаясь в беспамятство только потому, что боялся: закрою глаза — и он умрет. От слабости и ужаса в голове помутилось; я говорил с Джино на русском, забыв, что итальянец не мог понять меня, просил его не умирать, и, кажется, даже плакал.
Всё получилось так неправильно. Я вырвался, я выжил! Вителли не мог умереть сейчас, это против всех правил, это несправедливо! Звук от выстрела, которым итальянцы добили Рэя, до сих пор звучал у меня в ушах. Похоже, я начинал сходить с ума.
Впереди, рядом с водителем, развернувшись к нам в пол-оборота, сидел Энцо. Николай ехал во втором джипе: так решил Энцо, и мы в тот момент не спорили. Водитель выжимал из мотора всё, на что тот был способен, не обращая внимания на светофоры и правила. И всё равно мы не успели.
— Энцо… останови машину.
Я вздрогнул и сильнее сжал кисть Вителли. Джино едва дышал: каждое слово давалось ему неимоверным усилием. Я видел, как кривились его губы, слышал, как рывками, с хрипом, он втягивает воздух — и ничем не мог помочь.
Джип сбросил скорость, свернул к обочине и замер.
— Enzio…
Вителли говорил на итальянском. Едва слышно, с паузами, морщась от боли. Энцо подался вперед. Глаза его лихорадочно блестели, узкие, бледные пальцы накрыли руку патрона. Джино закрыл глаза и замолчал: последняя фраза лишила его сил. Меня трясло, как в лихорадке, и я едва почувствовал пожатие слабеющих пальцев Вителли.
— Олег…
Я смотрел в темные, помутневшие глаза итальянца, и не замечал ничего вокруг: ни кусавшего губы Энцо, ни побледневшего водителя. Не слышал, как хлопнула дверь остановившегося за нами джипа, не слышал встревоженных голосов итальянцев, приблизившихся к нашей машине.
— Ничего не бойся, — опуская потяжелевшие веки, шепнул Вителли. — Всё… будет хорошо, bambino…mio bambino…
Крупные, пухлые пальцы дрогнули у меня в ладони.
— Santa Madonna… — Водитель перекрестился, закусывая костяшки пальцев. — Domine Jesu Christe, Rex gloriae, libera animas omnium fidelum defunctorumde poenis inferni et de profundo lacu…*
*Часть католической заупокойной молитвы. «Господи, Иисус Христос, Царь славы, освободи души всех верных усопших от наказаний ада, от глубокого рва».
Энцо пришел в себя первым.
— Надо отвезти его к Риверсу, — чужим, хриплым голосом произнес итальянец. — Сообщить боссу.
Мне было всё равно — я ничего не хотел, никого не видел, и переживал худший момент в своей жизни. Вителли не был праведником, и наверняка в его жизни случались поступки, о которых я ничего не хотел знать. Но для меня Джино навсегда остался внимательным, добродушным, отважным итальянцем, не оставшимся равнодушным к человеку в беде.
Я не сразу расслышал, что спросил Николай.
— Что он сказал?
Энцо окинул меня странным, задумчивым взглядом.
— Говорил о последней воле. Я должен передать её дону Медичи. Вителли, — Энцо снова посмотрел на меня, на этот раз чуть дольше, — говорил о нем.
Ремизов нахмурился.
— Обо мне ни слова?
Энцо отрицательно качнул головой. Николай прислонился к джипу, рассматривая итальянца, словно решая, как поступить.
— Значит, ваш дон убьет меня.
Итальянец молчал: Энцо не обладал достаточной властью, чтобы решить, как поступить с Николаем, такие вопросы обычно решал Вителли. Рисковать головой и отпускать Ремизова Энцо тоже не стал. Подозвав водителя второй машины, он обменялся с ним несколькими фразами на родном языке.
— Садись в машину, — обернувшись к Ремизову, сказал Энцо. — Тебя отвезут туда, где ты жил в последние дни. Парни останутся с тобой, на всякий случай. Не делай глупостей, — глядя в сторону, прибавил Энцо. — Дон не любит, когда с ним начинают играть в прятки. Сиди смирно, и я постараюсь сделать для тебя всё, что смогу.
Мне вдруг стало страшно. Если из-за меня погибнет ещё и Ник — Ник, который не остался в стороне, когда земляку понадобилась помощь, и рискнул собственной жизнью, чтобы прийти за мной — я не смогу жить дальше. Я должен был умереть сегодня. Моя жизнь обходилась всем слишком дорого…
— Позаботься о нем, — кивнув на меня, бросил Ремизов.
Я не успел даже попрощаться: Ник сел в машину вместе с итальянцами, и они уехали.
Наш джип медленно оторвался от обочины, проехал несколько метров и набрал скорость. За окном снова замелькали светофоры, огни машин и повороты. Энцо сделал несколько звонков; говорил на итальянском, быстро и тихо, но я безошибочно догадался, кому звонил помощник Вителли.
До места мы доехали быстро; или, по крайней мере, для меня вся дорога промелькнула за один миг. Когда я поднял голову, водитель уже припарковал машину, и я сразу заметил разницу. Район, в котором мы оказались, отличался от того, в котором я провел целый день, настолько разительно, что казалось, будто мы на другой планете. Вдоль ухоженной аллеи высились двухэтажные, обнесенные изгородями частные дома. Почти все оказались кирпичными. Здесь, в Америке, это являлось признаком бесспорного богатства и предметом всеобщей зависти. Я снова опустил голову; я чувствовал, что сейчас мы с Джино расстанемся, уже навсегда, и напрягся всем телом, крепче стискивая холодные пальцы.
