Валентин Берестов - Государыня пустыня
Сергей Павлович тут же приехал на раскопки, полюбовался фигуркой с мордой сайгака и рогами архара, но чувствовалось, он ожидал чего-то большего.
В честь находки нас прозвали «архаровцами». Впрочем, уже на другой день мы получили от Толстова прозвище «карбонариев» (угольщиков).
Мы начали расчищать бревна, рухнувшие в яму. Это была кропотливая работа, но зато какое получалось эффектное зрелище, какая мощь была в черных лоснящихся стволах!
А времени оставалось мало. Не расчистив и не разобрав обгорелые жерди, нельзя было открывать погребение. А вдруг под ними какие-нибудь ценные и очень хрупкие вещи, с которыми придется повозиться?
И все-таки, когда за мной пришла машина, я вытер черные от угля руки полою брезентовой куртки и попрощался с Лоховицем. Тот даже не посмотрел в мою сторону: он уже работал за двоих.
4И вот я вижу наш черный курган под крылом самолета. Груды выброшенной земли вокруг него кажутся с высоты пухом, нежным и легким. Несколько минут, и перед нами холм Уйгарака. Садимся. Со стороны лагеря к нам спешит машина с прочно закрепленными бочками. Машина мокрая, она только что вернулась с артезианского колодца, бочки не успели сгрузить. Из кабины выскакивает Ольга Вишневская, точно такая же, какой она была в юности, раскрасневшаяся, взволнованная, оживленная. Видно, на раскопках происходит что-то интересное. Мы поднимаемся на холм и идем от кургана к кургану.
Все работают кисточками. Последние штрихи в расчистке погребений. У меня рябит в глазах от находок, от позеленевшей бронзы, лиловато-серого отшлифованного песчаника, черных сосудов.
А тут еще встречи, разговоры, вопросы. Лев Фадеев показывает нам большое, широкое бронзовое кольцо, увенчанное фигурой необычайно печального льва.
На минуту задерживаюсь в обществе двух львов и вдруг слышу крики с раскопа Марии Федоровны Грошевой. Начальница отряда прыгает и хлопает в ладоши.
Мария Федоровна расчистила алтарик. Толстов попросил поднять его, и оказалось, что алтарик стоит на четырех ножках. А Ольга давно мечтала найти алтарик с ножками.
Нам пора. Машина с мокрыми бочками ждет у подножья холма.
Мы с Ольгой стоим, держась за бочку. Ветер дует нам в лицо, но мы поем. Поем «Веселый ветер», «Белеет парус» и, наконец, «Я встретил вас».
Все-таки хорошая вещь — экспедиция: солидные люди ни с того ни с сего поют песни, держась за мокрую бочку, а всем остальным это кажется совершенно нормальным.
5Когда я первый раз в жизни летел в самолете и смотрел вниз, меня поражало, с какой широтой и щедростью отпечаталась на лице земли деятельность совершенно незаметного с высоты человека. Разноцветные прямоугольники полей, нитки дорог, леса, разбитые просеками на кварталы. Человек отсюда не виден, но зато хорошо видно, как он хозяйничает на земле.
Сейчас мы летим над пустыней. Но странная вещь: земля под крылом самолета живая, она полна следами человека. Трудно поверить, что это пустыня.
Маршрутники работают. Все приникли к иллюминаторам. Дневники раскрыты, они быстро заполняются записями, схемами. В гудящем, вибрирующем самолете, перекрывая гул мотора, ученые успевают даже обменяться мнениями.
Самолет делает круг: аэрофотосъемка. Щелкают аппараты.
Земля внизу полна движения. Под крылом самолета пляшут, извиваются, то сливаясь вместе, то растекаясь рукавами, светлые следы речных русел. От них отходят прямые линии каналов. А вот канал пересекает русло. Значит, оно более древнее, канал прорыли, когда в русле уже не было воды. Другое русло вдруг разбухает: здесь были плотины и водохранилище.
Прямоугольники полей. Длинные, узкие грядки. А вот грядки широкие и короткие. Это, конечно, бахчи.
Стена крепости. Внутри нее еще одна стена, повыше: цитадель и город.
Мои спутники, глядя с высоты, успевают датировать и поля, и русла, и крепости: скифское время, средневековье, XVIII век. (Впрочем, они это сделали во время автомобильного маршрута.)
Повсюду среди темных пятен зарослей правильные голубоватые кружки — следы юрт. А вот вышка, под ней вода, вокруг несколько белых домиков: артезианская скважина, которой пользуются животноводы.
И наконец, голубая река в золотых берегах. Лиловые пятна затонувших кустов сливаются с отражениями облаков. Одинокий средневековый минарет среди зарослей саксаула.
И снова палатки нашего лагеря. Мои спутники, возбужденные, взволнованные, выходят из самолета, обмениваются мнениями. Оказывается, сегодня они нашли новую крепость.
— Ваши впечатления? — спрашивает Толстов. — В двух словах.
Я отвечаю:
— Это история, ставшая географией.
Как я уже писал, у нас свои, особенные отношения с землей; и не только с той землей, роясь в которой мы что-то находим, а со всеми этими пространствами пустынных земель, покрытых сложным переплетением местами полустертых, местами совершенно отчетливых следов человеческой деятельности. Древние поселения, поля, каналы изучаются для того, чтобы легче было вновь осваивать эти земли. И Толстов с каждым новым маршрутом находит все новые и новые доводы в пользу освоения пустыни. Эти края, по его мнению, больше всего приспособлены для будущих рисовых полей и стойлового животноводства. Табуны коней, громадные стада коров — вот что здесь нужно. Так было и у скифов. И если уж древние с их небольшими силами могли управлять природой в этих местах, то какие чудеса можно создать здесь с помощью современной техники, используя весь опыт, накопленный до сих пор и отпечатанный на лице пустынной земли!
Пустыня — земля будущего. Все, наверное, здесь будет новеньким, по последнему слову науки и техники, красивым, светлым, просторным, разумным. А мы преподнесем новоселам здешних мест их тысячелетнюю историю.
6«Тук-тук-тук…» — стучат карандаши по миллиметровке. Два часа ночи. Мы с Оськиным сидим в столовой и приводим в порядок чертежи.
Слои мы обозначили цифрами, а Марианна распорядилась, чтобы каждый слой на чертеже был выделен специальной штриховкой. Во всех слоях — и в тех, которые заштрихованы прямыми линиями, и там, где штрихи идут слева направо или справа налево, — содержался песок. Вот мы и рассыпаем этот песок по длинным полотнищам разрезов, которые всего в двадцать раз меньше наших курганов.
«Тук-тук-тук…» — стучат по крыше палатки ледяные иголочки застывающего в воздухе дождя. В дверь глядит темная, холодная степь.
Однажды весной, душной ночью, мы, несколько человек, сидели и слушали радио. И удивительное дело: мелодии звучали чисто, громко, и в то же время в них ощущалась какая-то фальшь. Что-то искажало звуки самых прекрасных мелодий, внося в них зловещий, враждебный человеку тон.
