Анна Чайковская - Триумф красной герани. Книга о Будапеште
Что касается героя второй истории, театра, то он с 1880-х годов стоял на площади Луизы Блахи, главным фасадом в сторону Дуная, боковым – к проспекту Ракоци и задним, но тоже торжественным – к Большому бульвару. И выглядел так, как и полагается выглядеть главному театру столицы империи. Хорошо, пусть одной из двух, пусть даже второй, все равно – столице. Был центром значительного пространства, украшением района. Шестиколонный портик коринфского ордера, фронтон со скульптурной композицией, росписи, лепнина, статуи. Театр благополучно пережил начало и конец Великой войны и Венгерскую советскую республику 1919 года. Вторую мировую тоже пережил. В революцию 1956-го ему крепко досталось (это граница Эржебетвароша и Йожефвароша – здесь стреляли; чуть дальше по бульвару, на том конце Йожефвароша, у кинотеатра «Корвин» шли в ноябре самые серьезные бои[82]).
В конце 1950-х здание театра полностью отремонтировали. И тогда же решили провести здесь вторую линию метро. С большой станцией. Как раз под театром. И в апреле 1965 года здание взорвали. На фотографиях видны этапы разрушения: вот уже нет зала, осталась часть со сценой – колонны в два этажа, фрагменты театральной машинерии, высокая кровля коробом, со шпилями. Театру обещали новое помещение и новое место – то возле Варошлигета, то на площади Елизаветы. На площади Елизаветы успели даже выкопать яму под фундамент.
На этом деньги кончились. Яма осталась. Народ окрестил ее «Национальной ямой». Был Национальный театр – стала «Национальная яма». В таком виде площадь пережила все главные события страны на рубеже ХХ – ХХI веков: смену режима, расставание с социализмом, возвращение на Запад и вход в Евросоюз. Наконец, нашлись умные люди – стены ямы сначала просто забетонировали, а затем облицевали камнем, а само пространство отдали молодежи. Место немедленно стало модным, там поселился клуб «Яма», затем «Аквариум», теперь кафе, музыка и танцы по пятницам.
А когда новое здание театра в конце концов все же было построено, перед его фасадом был устроен фонтан, в котором с тех пор лежит, частично уходя под воду (в историю? в память?) белый шестиколонный портик того, уничтоженного, театра. Как напоминание, как урок…
Обида«Пережитая несправедливость – как с нами поступила Европа в 1920-м! – до сих пор глубоко сидит в сознании среднего венгра. Даже венгры последовательно либеральных убеждений до сих пор считают Трианон несправедливостью, просто они не предлагают всe пересмотреть радикально».
Александр Стыкалин. Драматизм истории Венгрии в XX веке велик.Старое и новое
Город, отказавшийся приобретать современный, модный, технологичный облик, сознательно выбрал верность веку девятнадцатому, той самой «прекрасной эпохе». Можно выводить закон: «современные» здания Будапешта в исторической части города появляются тогда и только тогда, когда первоначальное сооружение было уничтожено в ходе Второй мировой войны. При этом они всегда занимают ровно то же место, где стояло предыдущее – по периметру ранее стоявшего корпуса. Никогда не превышают его, исчезнувшего, по высоте. И в большинстве случаев, все более внятно и определенно по мере приближения к нашим дням, стремятся превратиться в зеркало. Так, чтобы не спорить с «настоящей», австро-венгерской эпохи, архитектурой, а отражать ее, удваивать. Ни в коей мере не претендовать на главное место в ансамбле, а сознательно держаться на шаг позади. В зданиях 1970–1980-х тема смирения еще не столь очевидна, а то, что проектировалось позднее, почти всегда сознательно аккомпанирует австро-венгерским солистам: особнякам, доходным домам.
Таково, например, здание торгового центра на площади Вёрёшмарти, на той ее стороне, что ближе к Дунаю. В годы «золотого века» на его месте стояло здание, известное как Haas-palota – с кариатидами, вазами, портиками и арками; стилистически – более пышная, более импозантная версия в те же годы построенной Миклошем Иблом Таможни. В 1896 году здесь работала касса, продающая билеты на выставку Тысячелетия. В войну здание погибло. В советское время на его месте появилось новое строение – «бетонные панели и нахальные ребра фасада семидесятых»[83]. В свою очередь с наступлением новой эпохи оно тоже было разобрано, и на его месте появилось стеклянное сооружение, не превышающее окрестную застройку по высоте, в гранях которого и отражаются прочие, старые, австро-венгерские здания площади.
Главным принципом городской жизни становится сохранение наследия «золотого века». Любой доходный дом, любой уличный фонарь или почтовый ящик воспринимается теперь прежде всего как память о былом величии, о лучшей поре в жизни города, о «прекрасной эпохе» и о Великой Венгрии, Nagy-Magyarország, которые были, и уже – не будут. Именно поэтому в современном Будапеште можно встретить немало того, что обветшало, состарилось или ждет ремонта с того самого 1896 года, но… Но совсем немного того, что намеренно поломано, испорчено, порушено.
Фасады с осыпавшейся штукатуркой в контексте города воспринимаются как знаки долгой прожитой жизни. Это морщины и седина. А не синяк под глазом.
Более того, на Западном вокзале в отдельной, похожей на шкатулку пристройке, все это время сохраняется в полной неприкосновенности Королевский зал ожидания. Интерьер, убранство, мебель… Почему? Видимо, потому, что отсутствие короля – еще не повод для уничтожения короны. Или потому, что ломать что бы то ни было – занятие неблагодарное и неприятное. И желающих уничтожить нечто красивое, хотя вроде бы в настоящее время и ненужное, просто не находится.
Торцы площадей
Туристы ходят по Будапешту, беспечно задрав головы вверх, разглядывая купола, портики и балконы. У знаменитого здания Оперы – тоже. Там – циркульные дуги арок, и пышные капители, и своды с кессонами. Однако стоит взглянуть и вниз, под ноги. Там, перед самым входом в Оперу, каменная брусчатка сменяется деревянной. Это – торцы. Те самые, из Ахматовой:
Мне ответь хоть теперь: неужели
Ты когда-то жила в самом деле
И топтала торцы площадей
Ослепительной ножкой своей?[84]
В XIX веке торцами, деревянными брусками, вертикально вбитыми в землю, были замощены все центральные улицы Петербурга. Такие мостовые называли еще «уличным паркетом»: он избавлял горожан от неумолчного грохота колес по камням булыжных мостовых, а лошади не разбивали на нем копыта.
Идея была предложена изобретателем Василием Гурьевым в начале XIX века. Первая торцевая мостовая появилась на участках Большой Морской и Миллионной улиц в 1820 году, а через двенадцать лет – на самой важной и модной части Невского проспекта, от Адмиралтейства до Фонтанки. Гурьев с гордостью отчитывался: «Все дома на Невском проспекте избавились от беспрестанного дрожания, которое повреждало их прочность. Жители успокоились от стуку, лошади ощутили новые силы и, не разбивая ног, возят теперь рысью большие телеги. Экипажи сохраняются, а здоровье людей, особливо нежного пола, получило новый быт от приятной езды…»[85].
