Николай Рыжих - Бурное море
Когда вышли к устью, утро сияло. Речка журчала по камешкам радостно, и рыба в ней кишела. Видимо, это был самый последний день ее хода и она не вмещалась в речке.
Мы прямо запрыгали от счастливых предчувствий при виде этой картины, и Роман впервые за последние дни улыбнулся.
— Нарыбачимся... — радовался он. — Володя, тащи невод!
Мы занялись костром, Володька пошел за неводом... Но что-то не несет, лазает и лазает по траве.
— Грибы, что ли, собираешь? — крикнул Роман. — Скорее!
— Да нету невода, — развел руками Володька.
— Что-о-о?!
— Нету.
Смутная догадка обожгла нас, мы кинулись к-тем местам, где обычно оставляли невод на просушку. Невода не оказалось даже во всех ближних и дальних кустах. У Романа, кроме злобы и отвращения, вырывалось еще и удивление:
— Ну и Васька! Ну и подлец!
Брели домой уже потемну — целый день пришлось рыбачить удочками, — чуть живые. Это была последняя бессонная ночь в этой бессонной неделе — так же, как и у рыбы, последний день хода; икра у нее была с черненькими точками внутри, в пищу не годилась. И только сейчас мы почувствовали, как измотались: перекуривать останавливались раз пять, а на перевале вздремнули.
Когда шли мимо метеостанции, где теплился манящий огонек — стакан чая был желанный, как воздух, — даже словом не обмолвились о ней.
И вот, расслабленные и довольные тем, что уж больше — хотя и жаль — не придется в сутки совершать тринадцатикилометровые переходы по сопкам и зарослям, да еще с тяжеленными мешками за спиной, расселись на диване. Дома. Толик — он оставался на вахте — со старанием хлопотал возле стола.
— Тогда зря я им дал соли, — сказал он, выслушав все происшествия.
— Ты им дал соли? — выкатил глаза Роман.
— Ну откуда же я знал, что они такие скотобазы.
XIII
Красная рыба прошла.
Баранья все так же радостно серебрилась по цветным камешкам, склоненные ивы все так же думали свои бесконечные думы. На наше «Ласточкино гнездо» по-прежнему заходили ночевать тучки; «голова» маяка все так же крутилась, показывая дорогу кораблям, стучали дизели, мерцали зеленые глазки приборов, а... жить стало скучно.
К тому же у нас кончилась капуста — им-то «Колесников» всего вдоволь привез, капустка-то у них свеженькая, — самим надо было печь хлеб...
Но человек такое произведение природы, что ко всему привыкает, ко всему приспосабливается. В какой-то книжке я вычитал, что попавшие к туркам запорожцы, сидя на колу, и то закурить просили, — а у нас еще был Роман, чьи способности всегда выручали нас. И на этот раз выручили — он умел печь хлеб.
С хлеба мы и начали. Достали с чердака ржавые формы, отожгли, очистили их, выпарили и приготовили дежу. В печи замазали дырки, настлали огнеупорным кирпичом, сделали жестяную заслонку.
И вот уже сколачиваем тесто.
— Рома, — крикнул пришедший с охоты Володька, — а «дикари» (по-другому мы их теперь не называли) на нашей шлюпочке бакланов шугают!
— Забрать! — резко сказал Роман. — Иди и пригони.
— Я не могу...
Роман стал очищать руки от теста. После он рассказывал, что выкинул всех бакланов и бочку с яйцами из шлюпки, и «дикари» ни слова не сказали.
— Вот так вот их! — заключил Роман.
Этой ночью у нас кто-то скинул в обрыв все березовые дрова...
XIV
Так и жили. Научились сами печь хлеб, сами таскали березовые дрова для баньки, читали книжки только из своей библиотеки. Хоть и вполне обходились без бильярда и ихних кинофильмов и, кстати, гордились этим, но в глубине души понимали, что война — самое нелепейшее явление на земле и страдает от нее наиболее слабое государство.
Но ничего... через месяц и к нам пришло снабженческое судно, привезло свежей капусты, огурцов, помидоров, сметаны, и у нас был теперь борщ из свежей капусты. А еще этот снабженец привез Аннушку с Сергеем Романовичем. Боже мой! Этот маленький человечек, который покачивал головкой, часто сопел и на весь мир смотрел пока что бутылочными глазами, преобразил нашу жизнь: мы не хлопали дверями, вычистили и выскребли всё до блеска, мух и комаров даже к дому не подпускали. Малыш же большую часть суток спал, и мы с нетерпением ждали, когда он проснется, — Аннушка разрешила нам дежурить возле его коляски.
Но у нас не было козы, которая дает молоко.
— Рома, — упрашивала Аннушка, — ну помирись с ребятами.
— Ни-ни. — Роман был неумолим.
— Сама пойду.
— Иди. Только ничего не выйдет.
И каково же было наше удивление, когда вместе с Аннушкой взобрался на наше «гнездо» сам Васька Степанов, таща за рога козу. Они с Аннушкой долго стояли возле сарая, разговаривая с жестами и отрицательными покачиваниями Васькиной головы. Потом Васька ушел.
У нас не хватило духу помочь Аннушке.
— Рома, давай пригласим их на крестины, — попросила она мужа. — Вот посмотришь, придут.
— Как хочешь.
Мы не были уверены, что парни придут, но «самтреста» и закусок на всякий случай приготовили на оба «государства».
Они пришли. Все четверо. Наглаженные, при галстуках, с охапками цветов. Принесли знаменитую гитару.
Встретили мы их с повышенной радостью — не по себе все-таки было: будто и мы немного виноваты... Да чего там! Они же вообще тушевались. Выручал Сережка. Он переходил из одних рук в другие и всем улыбался беззубым ротиком. Да так улыбался, что даже глазки сужались и дышал чаще... будто спешил куда-то.
К вечеру Сережка уснул, а сами никак не могли угомониться. Поднимали и поднимали тосты — и за Сережку, и за Аннушку, и за отца. А он расслабленно сидел на диване, облокотившись на подушку, и ворошил свое прошлое.
— Эх, братцы, и славно же мы жили на Диксоне! — задумчиво говорил он. — Тоже компания была... на Новый год пельмени...
— Я тоже материк не люблю, — соглашался Василий, наливая чаю и себе и своему другу. — Разве там жизнь?
— Что ты, Вася! Если мне, не дай бог, когда придется попасть туда, я всем материковским корешам буду говорить: «Вы не жили при коммунизме, а я жил».
И вот захмелевший от счастья Роман потянулся к гитаре:
— Братки... вот эту штуку, — и сам стал настраивать ее.
И вот он запел:
Мальчишка беспризорный,
Парнишка в доску свой...
. . . . . . . . . .
Как он пел! Как он пел! Душу вынимал из своей гитары!
Вчера ходили в «хронику»
Подводники в строю.
И вот среди подводников
Тебя я узнаю...
Хорошо пел Роман. Мы подпевали. Вполголоса, чтоб самих себя слышать. Хорошо мы пели. И хорошие мы были.
БУРНОЕ МОРЕ
ОНИ СПЯТ
