Александр Старостин - Спасение челюскинцев
Все понимали, что рассчитывать на скорое спасение не приходится.
В «писательскую» палатку, где поселилась «наука», журналисты и кинооператор, вошел молодой красивый человек с серьезным лицом, секретарь партячейки, кочегар Володя Задоров, и сказал писателю Сергею Семенову:
— Надо поговорить. Пойдем.
Семенов и Задоров вышли за торосы. Задоров долго молчал, потом спросил «со значением»:
— Ты в палатке один?
— Как это один? Нас семеро.
— Коммунист-то ты один?
— Федя Решетников — комсомолец.
— О комсомоле особо поговорим. Так вот. Задача коммуниста знаешь какая на данном этапе?
Семенов насторожился.
— Говорите, капитан. Не томите душу.
— Я не капитан, а кочегар. И попрошу без шуток.
— Есть! Так что же случилось? Вид у вас какой-то замогильный.
— Жизнь на льдине — не мед, — заговорил секретарь. — Живешь как на вулкане. Вот уже и трещина прошла через камбуз, и утонуло несколько банок консервов. Трещина прошла через палатку и разверзлась как раз под комсомольцем Гешей Барановым. Он, правда, молодец, вовремя откатился в сторону. И с кормежкой не все благополучно. И все приходится делать своими руками.
— Мы окна сделали из фотопластинок. Чтоб рационально использовать светлое время и экономить топливо.
— Если хорошо вышло, распространим опыт… Так в чем же все-таки задача коммуниста? Ответь!
— Да, в чем?
— Задача номер один — обеспечить веселое и бодрое настроение. Никакого нытья, философии и тоски по зеленым лужайкам и свежему хлебу. На днях соберем бюро и поговорим об этом особо.
— Да тут и ныть-то некогда. О чем вы говорите?
— А это еще как сказать. Среди некоторой группы товарищей, например, возникла тоска и всяческие рассуждения. А кое-кто помышляет идти до материка пешком. «В войну, говорят, и поболее ходили, и ничего страшного». Но тут хуже, чем на войне: тут идешь в одну сторону, а льды под тобой — в другую. А кое-кто из плотников высказался знаешь как?
— Не знаю.
— Один товарищ сказал: «На аэропланах вывезут всяких-разных командиров да политработников, а нас, как несознательный элемент, бросят».
Семенов укоризненно покачал головой.
— За такие слова надо… — сказал он. — Ведь сознательный человек, а тем более коммунист, не станет первым спасать собственную шкуру.
Был крепкий мороз, но приутихло. Над горизонтом дрожал красный закат.
— Ладно, Сергей, говори-ка ты мне как на духу, какое настроение в твоей палатке? — спросил Задоров и положил свою ручищу на плечо литератора.
— Бодрое. Идем ко дну.
— Без шуток. С чего начинается у вас день? Рассказывай по порядку и самым подробнейшим образом. Все говори.
— День у нас начинается так. Подробно рассказывать-то?
— Без единого пропуска. Каждую минуту давай.
— Ладно. Первым, значит, у нас просыпается кинооператор Арканя Шафран, неунывающий человек, и, забравшись верхом на спящего товарища Хмызникова, начинает петь: «Вставай, вставай, кудрявая. В цехах звеня, страна встает со славою…» И тут из спального мешка появляется лысая голова Хмызникова с заспанными, но сердитыми глазами…
— А каково, кстати, настроение у «науки»? — перебил Задоров.
— Они, между нами говоря… — Семенов понизил голос, Задоров насторожился, — они, между нами говоря, рады, что все так вышло. Их научные дела идут как по маслу — каждый день что-то новое. Они просто счастливы, что попали на это самое «белое пятно».
— Так. А Решетников?
— Сегодня вывесим стенгазету «Не сдадимся!», которую оформляет Федя. По ней можно будет узнать о его настроении. В газете прямо сказано: «Мы спокойны за свою судьбу».
— Будем считать, что настроение у вас в палатке уверенное.
— Есть, капитан!
— И ты, Сергей, обеспечь веселое настроение.
— Есть, капитан!
— И без шуточек! — Задоров погрозил пальцем.
— Вот тут мне не ясно с одним пунктиком, товарищ парторг.
— Чего тебе не ясно?
— Как это можно обеспечить веселое настроение без шуток?
— Несерьезные люди — писатели, — улыбнулся Задоров. — Ладно. Ты все понял.
А труднее всех было, пожалуй, Отто Юльевичу Шмидту. Если до 13 февраля ответственность за исход экспедиции разделяли с ним Воронин, Бабушкин и другие, то теперь Воронин лишился судна, а Бабушкин — самолета. Впрочем, Бабушкин и его механик занялись матчастью и привлекли себе в помощь плотников.
Бригадир плотников сказал:
— Был бы лес, а мы тебе, Михаил Сергеевич, что угодно сробим. Вот только летать твоя машина не будет. Мы, чтоб она летала, не умеем делать.
Отто Юльевич четко улавливал настроение экспедиции. Ему важно было превратить людей разных по возрасту, физической силе, образованию, уму, опыту в единый коллектив, способный противостоять стихии.
Следует сказать, что коллектив уже был. Были сильные, закаленные люди — челюскинцы. Но предстояли еще более суровые и непривычные испытания. Ведь и в самом деле ни у кого не было опыта кораблекрушений.
Шмидт внимательно осмотрел, кто как устроился, поговорил почти с каждым и, пользуясь тихой погодой — пурга улеглась, — устроил общее собрание.
Необычным было это собрание, где трибуной служил торос, а освещением — красноватое зарево на горизонте.
Отто Юльевич сказал:
— Весь коллектив показал во время гибели судна выдержку, стойкость, дисциплину и единство. Но нам предстоят еще испытания. Поэтому необходимо запастись терпением. Правительственную комиссию по спасению нашей экспедиции возглавляет сам товарищ Куйбышев. К нам уже летят летчики, срочно готовится к походу «Красин»…
— «Красин» — оно как-то понадежнее будет, — сказал один из бывших красинцев.
— Сейчас трудно сказать, что надежнее, — ответил Шмидт. — Время покажет, кто будет первым. На Чукотке создана «чрезвычайная тройка» под председательством начальника станции мыса Северного товарища Петрова… А теперь о самом главном. Кое-кто подумывает о пешем походе…
Шмидт замолчал и глянул в сторону строителей.
— Так вот о пешем походе. Это нереально. Вспомните все погибшие экспедиции, поговорите с опытными полярниками. Итак, будем ждать. Сколько надо, столько и будем ждать. Родина сделает все возможное для нашего спасения, но и мы покажем всему миру, что такое советский человек даже в такой исключительной обстановке. Главное теперь на данном этапе — дисциплина и единство. Арктика знает немало трагедий, которые произошли из-за раскола и борьбы между сторонниками разных способов спасения…
Отто Юльевич говорил ровным и спокойным голосом. Потом замолчал на секунду и вдруг сказал:
