Николай Рыжих - Бурное море
III
Возвращались разморенные природой, погодой, беспечностью. Зашли к парням на станцию.
— Партию в бильярд? — обступили они.
— Борща?
— А может, ухи или каши?
— И борща, и ухи, и каши, — ответил Роман.
Весь камбуз у них от дверей до дверей был завален делью.
— К путине готовитесь? — спросил Роман.
— Закидник мастерим.
— Сетку где взяли?
— Парни с «Колесникова» оставили. Она у них на винт намоталась.
Я присмотрелся, как они «мастерят» закидник. Черт возьми! Хуже, чем «по-вятски», — они даже дель не умеют резать, ножницами стригут ее.
— Не так это, братцы, делается, — Я взял нож, прикинул плахи, из которых будет состоять мотня и крылья, подсчитал по ячеям цикл кройки и, собрав все полотно в кучу и не глядя на нее, стал чекрыжить ножом.
— Эй, эй! — испугались они.
— Парни, он же рыбак, — успокоил их Роман.
Когда из нарезанных плах составили, развесив его, невод, они зачесали затылки.
— А теперь шить. Иглички есть?
— Чего?
О ужас!
— Может, бамбуковая чурка найдется?
— Это есть, — заспешил Василий. — Саня, тащи бамбуковый шест, что бакланов пугаем.
Принесли десятиметровый бамбуковый шест.
— Несите ножовку и ножи.
— Сейчас.
Я нарезал и наколол заготовок, показал, как выстругивается рыбацкая игличка. Парни старались, через полчаса каждый из них принес что-то похожее.
— Плохо, но сойдет.
Я расставил их по местам, показал, что делать. Ввалился Василий: он бегал на сопку снимать показания приборов — это дело он никому не доверяет.
— Ну и ну, — только и сказал он.
К полуночи закидной невод красовался во всем своем великолепии, оставалось только навесить грузила и привязать балберы. Парни не верили делу своих рук.
Брели мы на свою скалу в отличнейшем настроении. Роман то и дело спрашивал:
— И много у вас за путину навара выходило?
— Как поймаешь. Но на рыбе работка...
— Это ясно. А что надо уметь делать, чтобы взяли в рыбаки?
— Работать.
— Устроиться бы в колхоз, где ты работал. На сейнер бы! Или бы на траулер, пошарахаться по океану!..
— Устраивайся.
— Железно. Вот малышик подрастет, чтоб Аньку одну можно было оставить. Или тещу вызову, чтоб сидела с малышом. И давай-ка вместе махнем, а? Ну разве мы мужским делом занимаемся? Или ты уже завязал с морями?
— Не знаю, Рома. Институт надо кончить.
— Да брось ты... может, в бухгалтеры пойдешь?
И меня опять одолели мысли о ненужности предприятия. Да и сами книжки оказались не такие уж интересные. Скука одна. То ли дело в морях, когда всплывает раздутый кутец трески! Или у борта под люстрой бесится сайра. А селедочка! Как она переливается, как играет бледными цветами в неводе. Пахучая, серебристая, тяжеленькая...
— Чудак рыбак, — не унимался Роман. — Эх!
IV
У Романа народился сын.
Ну и торжество же мы устроили! Израсходовав месячный запас сахара, наготовили коньякообразного «самтреста», столы разукрасили со старанием десятиклассницы. На столах горело все: селедочка в колечках лука, хариусы, и жареные и пареные, дымящаяся медвежатина, бакланы сидели на блюдах как живые — только что без перьев — и держали в клювах по кусочку сахара. Искрилась княжника и брусника, цветы самые расчудесные...
Все были в белых сорочках и при галстуках.
Первые тосты были «за Сергея Романовича», потом «за Аннушку» — все мы знали ее, — потом «за батьку». Сам же «батька» светился: подвижное лицо его, отшлифованное бродячей жизнью и закаленное всякими переделками, преобразилось. Оно потеряло налет авантюризма и цыганщины. Оно было просто хорошее. Особенно глаза. Они излучали добро и мечту.
На магнитофоне вертелись самые современные мелодии — парни с метеостанции от необремененности работой квалифицировали музыку, выискивая ее по всему эфиру. Пели песни. Гитаристов, кроме Романа, еще двое было: наш Володька и ихний Лева. Правда, Володька мог только «Сербиянку», а Лев бренчал аккордами — такая музыка пролетает мимо сердца.
Роман к гитаре не прикасался. Он раскинулся на тахте и мечтал.
— Вот когда я на Диксоне работал, — вспоминал он, — у нас тоже компания была. Как мы Новый год встречали!.. Бывало, начнем пельмени готовить... всем табором... по триста пятьдесят штук готовили! До самой засыпки, до полдвенадцатого на морозе держали. После, когда я уже был на материке, всем материковским друзьям говорил: «Вы не жили при коммунизме, а я жил».
— А ведь верно, братцы, — задумчиво добавил Василий. — После демобилизации я в Приморье работал на соевых плантациях — совсем не тот компот...
— Дайте-ка мне, братки, вот эту штуку, — сказал Роман и потянулся к гитаре.
Мы притихли. Мы знали, что Роман брал гитару лишь в тех случаях, когда пожары не вмещались в его душе. Глаза его погрустнели, затуманились, мы дыхание затаили.
Вчера ходили в «хронику»
Подводники в строю,
И вот среди подводников
Тебя я узнаю.
Стоишь на верхней палубе,
Смеешься надо мной,
А я стою печальная
И плачу и пою...
Мальчишка беспризорный,
Парнишка в доску свой...
. . . . . . . . . . .
А мы подпевали. Подпевали потихонечку, боясь расплескать накипевшее на душе, хотя хотелось крикнуть во все печенки...
Хорошо мы пели. И хорошие мы были.
V
Вот это было происшествие! Прибегает Володька с Бараньей без рюкзака и гольцов и в изнеможении валится на диван.
— Миша в петле сидит... как гора.
— К парням на станцию заскакивал? — Роман встрепенулся, цыганские глаза его загорелись.
— Напрямик... через сопку.
Мы с Романом — Толик на вахте остался — и Володька, хотя и еле живой был, схватили одностволку — и туда.
По дороге заскочили на метеостанцию. Парни, оставив в одиночестве попискивающие приборы, кинулись за нами. Летели мы, как стадо на водопой...
Подбираемся к деревьям... Миша сидел на одной ягодице и облизывал запястье, где стальным узлом захлестнулся трос. И жалобно скулил... Мы тоже потерялись: хозяин тайги и гор, ужас и страх для всего живого, попискивал, как замерзающий щенок.
Подходим ближе, медведь повернул морду в нашу сторону — мое сердце оборвалось и полетело куда-то далеко-далеко вниз: ну такая тоска, такая грусть, такая человечность были в его маленьких сощуренных глазках.
— Миша, миша, как же это ты... — не выдержал Володька.
— Тихо! — оборвал его Роман. — Попался бы ты ему в другом месте. — И, щелкнув курком, стал заходить медведю в затылок.
— Стоп, Рома! — остановил его Василий. — С одного выстрела его не убьешь. А как он трос порвет?
