Тим Северин - По пути Ясона
Прогулка под парусом вдоль «безбурного», по выражению Аполлония, побережья Магнесии оказалась истинным наслаждением. Проходил час за часом, «Арго» шел на скорости 5–6 узлов, оставляя за собой пенный след, весла были убраны, а люди привольно раскинулись на скамьях. Пока от них ничего не требовалось, и они любовались пейзажами. Вдоль побережья тянулись горы, первой среди которых был Пелион: на его склонах мудрый кентавр Хирон обучал многих греческих героев, в том числе Ясона. Показался массив над Каламаки, с которого низвергался, рассыпая брызги, потрясающий водопад, затем стала видна гора Осса, а за нею — Олимп, обитель богов. Ни единой безопасной гавани нам не встретилось, но они и не понадобились, и менее чем за 11 часов под парусом «Арго» преодолел 50 миль пути, а команда показывала друг другу скопления белых домиков на склонах Пелиона — впечатление было такое, будто некий великан разбросал среди зелени кусочки сахара.
Настроение стремительно поднялось. Еще недавно валившиеся с ног гребцы перекидывались шутками, принимали солнечные ванны, слушали записи на кассетных магнитофонах — словом, отдыхали. Тим Редмен, попыхивая трубкой, решил, что настал подходящий момент, чтобы обойти всех на борту и собрать взносы на провизию, которую они с Питером Мораном закупят на берегу. Старший гребец Марк Ричардс оказался искусным мастером: с одержимостью маньяка он кромсал подобранные на суше ветки, превращая их в рукояти ножей и топоров, либо кроил кожу, либо шил из парусины сумки и вещевые мешки. Также он вышил слово «Арго» (классическим греческим письмом) на своей куртке, сразу под «Юнион Джеком», и пообещал, что вышьет свое имя по-русски, если доберется до Грузии. Трондур уселся у планшира и делал наброски. В соломенной шляпе, мешковатых брюках и сандалиях, с палитрой на коленях и мелком в руке, он казался каким-нибудь провансальским художником 1920-х годов. Дик Хилл, естественно, облачился в отглаженные брюки — в таких не стыдно было бы заглянуть на коктейль на яхту миллионера — и стал мазаться лосьоном для загара (вследствие чего заработал прозвище Пахучий Дик). Что до Майлза, его штаны, особенно на седалище, были мешковатыми и сморщенными, как слоновья шкура (результат долгой гребли), и подозрительно смахивали на клоунские панталоны. К всеобщему удовольствию выяснилось, что этот чудесный день — еще и день рождения Костаса. Ему исполнился шестьдесят один год. Из своего мешка он извлек бутылку виски, и мы все выпили за его здоровье. У Костаса тоже появилось прозвище. Когда мы выходили на веслах из Волосской бухты, кто-то заметил, что физическая работа способствует укреплению мышц. «Эй, Костас, — позвал тогда Питер Доббс, — ты, пожалуй, сможешь вернуться в „Олимпик“ и наняться к ним тягачом. Будешь толкать туда-сюда самолеты». С тех пор к бывшему пилоту приклеилось прозвище Костас-Тягач.
По описанию Аполлония, Ясон двигался вдоль побережья Магнесии на север до горы Олимп. Там аргонавты повернули на восток, к мысу Посидонион, ближайшей оконечности полуострова Халкидики, который тремя «пальцами» выдается в море от фракийского побережья. Когда мы приблизились к Олимпу, причина такого поворота сделалась очевидной. Горы Осса и Олимп представляют собой отличные ориентиры для кораблей, уходящих в открытое море. Держа Оссу точно за кормой, можно пересечь залив Термаикос и благополучно достичь мыса Посидонион. До того, как был изобретен компас, морякам приходилось искать подходящие ориентиры на суше, чтобы попасть именно туда, куда они хотели. Идеальный день плавания проходил так: гавань покидали с первыми лучами солнца, шли в виду берега, а якорь бросали в сумерках. Я не собирался пользоваться компасом; гораздо интереснее плыть, как в старину, по солнцу, по воле волн и ветра, следуя изгибам береговой линии. Разумеется, компас имелся в наличии — на случай экстренной ситуации, но пока он еще не понадобился. Несколько членов моего экипажа были опытными яхтсменами, имели опыт хождения по Английскому каналу и Северному морю, где без компаса, лага, эхолота и радиопеленгатора не обойтись. Но в Эгейском море эти их знания и умения не пригодились. Мы успешно обходились без всяких современных штучек. Вполне достаточно было, как правило, установить, где мы находимся — по солнцу, по островку вдалеке, по месту ночной стоянки, наконец. Рации на корабле тоже не было — лишь два «уоки-токи», чтобы переговариваться с фотографами, покидавшими корабль на резиновой лодке, да радиомаячок, настроенный на «спасательную» частоту. Чтобы определить скорость корабля, мы опускали в воду ротор, но эти измерения были не слишком точны, особенно на малой скорости, чтобы подсчитать, основываясь на них, пройденное расстояние. Что касается измерения глубины, мы пользовались свинцовым противовесом с весла, привязанным к длинной веревке.
Впрочем, с картами мы решили не мудрить. Неизвестно, существовали ли карты в конце бронзового века; возможно, если и существовали, это были какие-нибудь условные схемы. Скорее всего, однако, что опытный кормчий Ясона Тифис вел корабль по маршруту, отложившемуся у него в голове за годы плаваний по Эгейскому морю. Когда же галера покинула знакомые воды, Тифис наверняка расспрашивал местных мореходов и рыбаков или даже нанимал лоцмана. Я старался следовать его примеру, но вот соваться без карт в Дарданеллы, где никогда прежде не ходил, признаться, не рискнул.
Завтрак на борту, а не на берегу, оказался отличным способом заставить новых аргонавтов поскорее покинуть сушу. Тарелка с овсянкой и два куска хлеба — такой перспективы вполне достаточно, чтобы голодный гребец выскочил из спального мешка и примчался на корабль. Так что в семь утра на следующее утро, проведя ночь в гавани Стонион под сенью Оссы, мы уже гребли прочь от берега, направляясь в открытое море по курсу, при котором гора оставалась точно за кормой «Арго». Переход до мыса Посидонион составлял 28 морских миль, и я надеялся проделать его за день. Увы, несмотря на возлияние морскому богу — стакан вина, вылитый за борт в гавани, — этого у нас не получилось. Поначалу море было спокойным, потом задул северный ветер Борей, потом все снова стихло, а затем поднялся юго-восточный ветер, который словно толкал «Арго» в скулу невидимой, но могучей рукой. Когда опустилась ночь, мы находились в 10 милях от берега, где мерцали огоньки; гребцы слишком устали, чтобы продолжать путь, и мы вынуждены были заночевать в море.
Ночь на борту галеры была для меня совершенно новым впечатлением. Аполлоний писал, что Ясону и его спутникам также случалось оставаться в море с наступлением сумерек, однако античные мореходы старались избегать таких ситуаций: они предпочитали к тому мгновению, когда солнце исчезнет, очутиться на суше. Иногда кормчий Ясона вел корабль и ночью, как правило потому, что не хотел терять попутный ветер; раз или два Ясону и прочим пришлось браться за весла в темноте, поскольку галера попадала в штиль. Но ни в одном из вариантов предания не говорится, что аргонавты спали в открытом море. У нас же не было выбора: мы слишком устали, чтобы продолжать грести. Каждый постарался подыскать себе на палубе местечко поудобнее, что потребовало немалой изобретательности. Ведь мы помещались в пространстве 54 фута длиной и 9 футов шириной в самом широком месте, причем треть этого пространства была занята мачтой, такелажем, снаряжением, камбузом, спасательными плотиками и иным добром. Пустоты под скамьями, где при желании можно было попробовать улечься, занимали припасы, личные вещи и бочонки с инструментами и одеждой.
