Николай Адлерберг - Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга
Паша встретил нас с извинениями, что не сдержал своего слова.
– Это произошло совершенно против моего ожидания, – говорил он. – Когда вы вчера воротились на берег, я лег спать, а командир фрегата рано поутру воспользовался первым веянием попутного ветра, чтобы выйти из порта и плыть по назначению. Проснувшись, я спросил, здесь ли вы. Вообразите же мое удивление и негодование, когда мне отвечали, что вы остались в Александрии и уже не можете догнать нас. Между тем, узнав, что все ваши вещи остались на фрегате, я приказал капитану Халилю лечь в дрейф и частой пальбой из всех орудий подать вам сигнал.
Впоследствии я узнал, что неожиданный отъезд паши был не что иное, как нарочно придуманная и глупая фарса капитана Халиля, обиженного крутым с ним обращением паши. Ему хотелось отмстить нам за то, что паша с нами был ласковее и внимательнее!
Вследствие той же самой причины, несмотря на обещания Решида-Паши высадить нас в Яффе, капитан Халиль, под разными предлогами, отклонил исполнение этого обещания.
Глава VI
ОБИДЫ РЕШИДА-ПАШИ – ТРУБКИ – ЧУБУКЧИ – ПРИГОТОВЛЕНИЕ КОФЕ – ПОСТЕЛЬ НА ПАРУСАХ МЕЖДУ ОРУДИЙ – МОРСКОЙ ШТИЛЬ – РАВНОДУШИЕ ПАШИ И ВСЕГО ЭКИПАЖА – БОЛТОВНЯ – НЕУМЕСТНАЯ ЗАТЕЯ – ЗЯТЬ РЕШИДА-ПАШИ – ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПАШИ – ОРИГИНАЛЬНЫЙ РАЗГОВОР – КАРМЕЛЬСКИЙ МОНАСТЫРЬ – ПРОРОК ИЛИЯ – ДЫННЫЙ САД – РАССКАЗ АББАТА ЖЕРАМБА – АКРА, ИЛИ ПТОЛОМАИДА – ДЖЕЗАР-ПАША – ОСАДА АКРЫ – ОТСТУПЛЕНИЕ БОНАПАРТЕ
Итак, мы плыли к Бейруту. Ненадолго однако же ветер одолжил нам свои крылья; стихая мало-помалу, он к вечеру совсем упал, и паруса повисли в совершенном бездействии. Мы пробыли восемь суток на фрегате в обществе Решида-Паши и в тяжких оковах его угощений. Он потчевал нас два раза в день: обедом и ужином, состоявшими из какой-то неудобопроглатываемой похлебки, за которой следовали растерзанные куски несвежей разварной говядины серо-лилового цвета, потом долма – турецкое блюдо, состоящее из сарачинского пшена, завернутого комками в виноградных листьях, вареный рис, в огромном глубоком сосуде, заключал собой этот ряд анти-гастрономических угощений. Все кушанья приготовлялись на испорченном бараньем сале, и легко себе вообразить запах и вкус таких обедов и ужинов! Кислое вино чернильного свойства служило нам питьем; паша пил только воду, мы же принуждены были пить эти чернила из предосторожности, по совету медиков: в этом знойном климате должно согревать желудок вином, ибо туземная вода для европейцев вообще весьма вредна. Появление вареного риса было для нас торжественным событием, ибо это блюдо служит на востоке исключительно у всех жителей, знатных и простых, последним кушаньем; следовательно, мы видели в нем утешительный сигнал окончания обеда. Хотя мы взяли с собой из Александрии несколько съестных припасов, но паша объявил нам, что сочтет для себя явной обидой, если мы не будем разделять его пищи; за столом он сердился не на шутку, когда мы отказывались от какого-либо кушанья. Через день, в виде лакомства, на стол ставили блюдечко, на котором, в испорченном горьком оливковом масле, плавали ломтики огурцов. Паша собственноручно, без вилки, таскал ломтики из блюдечка и пальцами же передавал их нам. Зато после обеда угощение паши принимало другой вид: два невольника вносили дымящиеся наргиле и богатые трубки, превосходно набитые благовонным табаком Стамбула; вслед за тем подносили отличный арабский кофе. Эти два предмета надобно попробовать на востоке, чтобы иметь о них понятие: набить трубку табаком, кажется, вещь препустая и пренатуральная; у нас же, где так много курят, нельзя добиться порядочно набитой трубки, т. е. роскошно набитой, одним словом, набитой и запаленной по-турецки. На востоке трубка – необходимая принадлежность и неизбежная роскошь каждого от мала до велика, от бедного до богатого. Турки и арабы не читают и не пишут; их жизнь, их занятия – трубка и кофе, а потому достаточный человек содержит одного или нескольких слуг исключительно для ухаживания за трубками; эти люди (чубукчи) безотлучно следуют за своим господином, имея при себе все инструменты для беспрестанного очищения трубок и содержания их в неизменном виде и порядке. Бедные люди, не имеющие рабов, сами занимаются чистотой и щегольством своих трубок, как сокровища; после каждого раза, что трубка была в употреблении, ее вычищают, промывают чубук и набивают с какой-то неуловимой ухваткой. Табак всегда, как бы нарядной бахрамой, переваливается через стенку трубки и, распаленный одинаково по всей поверхности душистым трутом, пропускает сквозь чистый ствол чубука белую струю благовонного дыма. Кофе приготовляется также не по-нашему: во-первых, когда его жгут, обращают тщательное внимание на степень потребного для того жара, чтобы зерно достигало лишь коричневого, а не черного цвета и чтобы со всех сторон поверхность зерен была одинаково подожжена. Истолченный кофе кладут в довольно значительном количестве в кофейник, который доливают водой и ставят на горячие уголья; невольники во все это время раздувают уголь махами или ртом; когда вода достаточно вскипятится, то выбрасывают гущу, а вместо нее кладут новую пропорцию кофе; таким образом, кофе варится в кофе; потом наливают его в маленькие чашечки и разносят совершенно горячий, обыкновенно без сахара. Сначала он кажется весьма крепким, горьким и неприятным, но постепенно привыкаешь к нему и находишь в нем приятное возмездие за дурную пищу. Кроме того, нет сомнения, что употребление кофе без сливок и сахара несравненно здоровее для пищеварения.
Паша занимал главную капитанскую каюту и, хотя предложил нам расположиться там же, но мы предпочли помещение хотя более простое, но такое, где бы мы могли быть свободнее и располагать своим временем по собственному нашему усмотрению; мы устроили себе две койки из запасных канатов, которыми переплели пространство между пушками; на них положили несколько парусов и таким образом сделали себе постели, хотя не совсем покойные, но, тем не менее, для такого случая весьма удовлетворительные.
Погода стояла бесподобная: яркое африканское солнце огнем горело над зеркальной пеленой вод. Безжизненные паруса висели над фрегатом, который лежал недвижим на недвижимой воде.
Мной овладевало отчаяние, что погода эта может продлиться две-три недели без изменения; турки не знают цены времени: так как они никогда ничем не заняты и проводят всю жизнь в бездействии, то чувство нетерпения им совершенно чуждо. Решид-Паша и его свита, капитан Халиль и его команда – все принимали эту остановку с большим хладнокровием. Паша курил один наргиле за другим; Халиль усаживался на пороге и мыл себе ноги – а фрегат ни с места. Около 3-го часа пополуночи повеял едва заметный ветерок, который как будто только хотел подразнить нас; медленно, чуть слышно потянул он с собой фрегат, но вскоре уснул. Таким образом мы промучились восемь суток, плывя медленно по нескольку часов во время ночи; под утро же ветер стихал, и около полудня наставал штиль опять на 18 бесконечных часов. Паша был большой болтун, иногда разговор его был занимателен, но нередко болтовня его надоедала. Довольно интересны рассказы его о всех тайных оттенках образа правления в Турции и в странах, подчиненных ей в Азии и Африке. Решид-Паша, как я уже упомянул, был генерал-губернатором Иерусалима, и потому сообщил нам много полезных и достоверных о Палестине сведений – натурально, не в религиозном смысле. Однажды он было затеял толковать о святынях Иерусалимских и разбирать их значение по своим мухаммеданским понятиям, но я скоро положил конец этому неуместному разговору, которого паша более уже никогда и не пробовал возобновлять. Меня поразили отношения паши к его приближенным и адъютантам – между ними был полковник турецкой службы, которого родная сестра была женой Решида-Паши; несмотря на это близкое родство, не только паша никогда не говорил с ним вне службы, но даже не позволял ему с собой обедать и входить в свою каюту. Однажды я решился спросить у паши, за что он держит своего зятя в таком черном теле. Он, казалось, удивился моему вопросу и отвечал, что, напротив, он очень отличает его и любит, и что любил бы еще более, если бы не знал за ним большого порока – неделикатности.
