Николай Адлерберг - Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга
Двадцать третье апреля в полдень мы бросили якорь перед Бейрутом. Гавань его довольно живописна: свежая, прекрасная зелень разнообразных растений ярко отделяется от широкой, песчаной плоскости. Город укреплен весьма слабо. Уже подходя к Бейруту, экипаж «Бехейры» заменил свои холщевые куртки мундирами из синего сукна; толстый капитан Халиль также принарядился, и сам паша надел суконную синюю венгерку, обшитую черными снурками, затянул руки в парижские лайковые перчатки и в первый раз с отъезда из Александрии вышел на палубу. «Бехейра» отсалютовала порту из всех своих орудий, и Бейрут отвечал на этот салют громом своих пушек. Вслед за тем были исполнены правила установленного карантинного порядка. Досмотрщики госпиталя приплыли к нашему судну, потребовали паспортов, освидетельствовали их, потом на лодках переправили нас на берег к северной оконечности города, где находилось карантинное помещение, состоявшее из одной двухэтажной мазанки на берегу моря. Паша расположился возле этого дома под огромным шатром, присланным ему, как начальнику штаба, из лагеря ближайшего расположения войск сирийской армии. Обещав нам употребить все усилия, чтоб исходатайствовать от карантинных властей позволение выдержать морской карантин на пути следования в Яффу, на том основании, что в Египте не было чумы и что мы уже восемь суток, как оставили Александрию, – Решид-Паша тщетно обращался с просьбами не только к докторам карантина, но даже к зятю султана, Халилю-Паше, бывшему в то время проездом в Бейруте. Халиль, некогда приезжавший в С.-Петербург посланником султана, а впоследствии женившийся на его родной сестре и через то сделавшийся приближенным сановником властелина Оттоманской Порты, имеет ныне титул капитана-паши или генерал-адмирала всего турецкого флота. Он также старался сократить наш бесполезный карантинный арест, но, не успев в этом намерении, уведомил меня весьма вежливым письмом на французском языке.
Бейрут составляет один из важнейших торговых городов Сирии, народонаселение его считают до 10 тысяч душ. Гора Ливанская (le mont Liban), у подошвы которой он выстроен, отделяет Сирию от Палестины. Собственно, под словом Ливан должно разуметь часть горы, обращенную на запад и простирающуюся береговой отраслью от Триполи к окрестностям Дамаска. Восточная же ветвь, называемая Анти-Ливаном, простирается по направлению к Аравии. Глубокая долина, орошаемая множеством ручьев, разделяет эти две отрасли.
К северу от Ливанской Горы простирается Армения, к западу – Сирийское море, к востоку – Месопотамия и часть Пустынной Аравии, а к югу – Палестина.
Покатость горы представляет четыре совершенно различные почвы; первая полоса изобилует зерновыми произведениями и по местам роскошными фруктовыми деревьями; вторая, представляя непрерывную связь голых скал, совершенно лишена растений; третья полоса, хотя весьма возвышенная, покрыта превосходной зеленью густых дерев: изобилие садов, роскошные плоды, прохладительные потоки и бесподобный, здоровый, умеренный воздух приобрели ей во многих описаниях название земного рая; четвертая, возвышеннейшая полоса земли, теряясь в облаках, совершенно необитаема; покрытые вечными снегами вершины ее в некоторые времена года делаются недоступными. На одной из них находятся упоминаемые в Священном Писании кедры ливанские. Народонаселение в этих городах довольно значительное; оно составлено частью из мухаммедан, частью же из христиан (маронитов), имеющих несколько монастырей.
Генеральный консул наш в Сирии и Палестине К. М. Базили, которого я надеялся застать в Бейруте, где он имеет постоянное свое пребывание, за два дня пред тем уехал в Иерусалим, чтобы пробыть там Страстную и Светлую недели. Я очень сожалел об отсутствии г. Базили, ибо советы его во многом были мне нужны. Гостеприимная супруга его беспрестанно оказывала нам благосклонное свое внимание, снабжала нас, со свойственной ей любезностью, некоторыми прихотливыми удобствами жизни, которых мы были лишены в голых карантинных стенах. В отсутствие г. Базили его место заступал г. Мострас, сын несчастного вице-консула, погибшего в Яффе от чумы со всеми остальными членами многочисленного своего семейства.
Главный доктор бейрутского карантина г. Песталоцци навещал нас ежедневно и тщетно сожалел о нашей участи, не имея возможности помочь нашему горю.
Обед нам приносили за несколько верст из городской гостиницы, совершенно холодный и предурной, и брали за него по шести франков с каждого. Настала наша очередь угощать пашу, который всегда приходил с нами обедать.
Вид из наших окон выходил ко взморью. Погода была неизменно прелестная; солнце горело и позлащало море. Вдали виднелись нежные оттенки гор; но как ни был очарователен этот вид, он не мог вознаградить нас за скуку и досаду… Вдруг известили нас о прибытии турецкого парохода, который на другой день отходил в Яффу. Мы употребили новые усилия, чтоб воспользоваться этим последним возможным случаем для достижения Иерусалима перед заутреннею Светлого Воскресения. Но опять попытка была безуспешна.
Наконец, 14/26 получили мы позволение, наняв отдельную арабскую лодку, отправиться в Яффу, с условием – додержать в море остальные три дня карантина, начатого со дня выезда нашего из Александрии. Переплывать море на маленькой лодке хоть и не совсем приятно, но нам не из чего было выбирать, а потому, отыскав какой-то двухмачтовый ботик, в виде баркаса, при трех моряках, мы с восторгом оставили карантин, горя нетерпением отплыть от берегов Бейрута, со внутренностью которого мы даже не успели ознакомиться. Впрочем, он и не представляет ничего особенно замечательного. Наружность же его со стороны моря, несмотря на карантинную неволю и сопряженные с нею лишения, оставила во мне приятное впечатление. Растительность господствует там во всей своей красоте и силе; аромат цветов – благовонный и пронзительный. Ветер, казалось, дул попутный, и мы надеялись на другой день прибыть в Яффу; неопытная команда нашего судна еще долго провозилась над укреплением мачт и поднятием парусов, так что лучшее время было упущено. Скоро после отплытия ветер стал спадать, и около полуночи настал совершенный штиль, возобновивший в нас те мучения, которые испытали мы на фрегате «Бехейра», с той разницей, что там мы были на большом корабле, в тени кают, имея место, где бы прилечь; лодка же не представляла даже и этих удобств. Посреди палубы укреплен был ялик, загромоздивший ее так, что на всем баркасе не было возможности поместиться иначе, как друг подле друга, лежмя вдоль ялика. Днем огненное солнце пылало над нами; ночь была прохладная и сырая; вся наша пища состояла из трех жареных холодных рыбок, взятых нами из Бейрута. Под утро подул ветер; после полудня мы были на высоте Сайды; около шестого часа грозная туча начала облегать небосклон со стороны запада; желтые, прозрачные оттенки ее предвещали сильную грозу. С невыразимой быстротой громоносная масса растянулась над нашими головами; солнце скрылось за облаками, и после нескольких минут томительной, невыносимой духоты, хлынул крупный дождь; разорительный вихрь завизжал в парусах; бурный шквал, как дикое чудовище, пробежал по поверхности моря, и в одно мгновение грозная буря, полный шторм со всеми ужасами и прелестями этой величественной картины, разразились вокруг нас. Мы летали с быстротой стрелы; свирепый ветер накренил баркас совершенно на сторону и с пронзительным визгом рвал паруса. Моряки наши, в страхе, бросив руль, потеряв совершенно присутствие духа и упуская из виду необходимость убавить парусов, бросились на колени, с криком: «Аллах! Аллах!» призывая на себя помощь Божию. Через переводчика нашего я дал им уразуметь смысл русской пословицы: «на Бога надейся, а сам не плошай».
