Василий Песков - Сельская Венгрия
Я, улыбаясь, изучаю глазами маленький ежедневный мир продавца овощей. Столь же внимательно цыганским наметанным глазом Агоштон изучает мою персону.
— Я знаю, что вы купите у меня, — говорит он тоном человека, не привыкшего ошибаться.
— ?
— Вот эту тыкву.
Овощной натюрморт Агоштона обрамляют гроздья паприки и странные живописные тыквы, похожие на музыкальные инструменты азиатских акынов, — кажется, сделай дырку, натяни на длинный отросток струны, и сухая, полая, невесомо-легкая тыковка запоет.
Я сознаюсь: да, тыкву, и именно эту, собрался купить на память.
— За откровенность — полсотни скидки, — улыбнулся Агоштон, заворачивая покупку в пластик с нарисованными на нем перцами.
…Сейчас сижу за столом. На стене приклеена карта Венгрии, и висит рядом легкое звонкое чудо — тыковка с полым метровой длины отростком. Стукнул карандашом — отзывается. В каком-то месте она вырастала, чьи-то руки ее поливали… Читаю названия городов и местечек знакомой теперь земли — умеют на ней хозяйствовать!
Степь
В середине холмистой, гористой Европы — степь? Не верилось. Земля германская, помню, вся в перевалах. В Швейцарии — сплошь горы. Чехословакия, Болгария, Югославия тоже далеко не равнинные. А тут обещают степь, да еще дикую, непаханую, с таинственным названием Хортобадь…
За Будапештом, от Дуная к востоку, не враз, а постепенно холмы, поросшие виноградом, вдруг начинают сменяться полями пшеницы, кукурузы, сахарной свеклы (ну все равно как ехал бы под Липецком или Воронежем). Близ Тисы равнины уже царствуют (впору вспомнить Кубань, Ставрополье). Лесные полосы из акации, нечастые поселения, небо без облаков, марево, размывающее границы степи и неба, нелюдные дороги.
Переселившись из Приуралья в междуречье Дуная и Тисы, мадьярские племена нашли «чащу, полную меда и молока». Но тут вот, в верховьях Тисы, переселенцы осели на землях суровых. Сохе тут нечего было делать. И будь мадьяры земледельцами изначально, эти земли они посчитали бы бросовыми. Летом палящий зной до тридцати пяти градусов без дождей. Зимой — морозы до двадцати пяти. В довершение всего Тиса после шумного пенного бега в горах тут обретала покой, лениво петляла и заполняла равнину во время весенне-летних разливов морем воды. Уходя, половодье оставляло озерки, бесчисленные болота, а на почти незаметных для глаза подъемах — солончаки, блестевшие в сушь бесплодным белым налетом.
Этот мир был суров, но для мадьяра-кочевника вполне приемлем. Лошади и коровы находили тут вволю корма. Воды кишели рыбой и дичью… За тысячу лет в Хортобади сложилась особая жизнь, хранившая быт, привычки, неприхотливую стойкость давних далеких предков.
* * *Человек-скотовод на коне веками был тут главной фигурой. В истории этих мест значатся отзвуки великих потрясений Европы. В 1241 году сюда докатились орды татаро-монголов. Чем могли они тут поживиться? Скорее всего угоняли конские табуны. А семьсот лет спустя, осенью 1944 года, хортобадьская «пуста» стала местом громадного танкового сражения. После горного неудобства в Карпатах танки тут вырвались на равнину, появилась возможность маневра. Эту возможность постарались использовать обе стороны. Утверждают, что битва по числу танков, в нее втянутых, приближается к битве на равнинах под Курском. У дороги на въезд в Хортобадьскую степь стоят сейчас два примечательных памятника: отлитый из бронзы пастух и танк «тридцатьчетверка».
В XIX веке плуг начал тревожить сухие хортобадьские черноземы. Земледелию, однако, мешали разливы Тисы. Вода не только покрывала равнины в верховьях, но с разрушительной силой устремлялась в Дунай. В 1879 году Тиса смыла, превратила в руины южно-венгерский немаленький город Сегед. Восстанавливать его венграм помогали все европейские страны. Память об этом в нынешнем Сегеде есть: проспекты Московский, Венский, Парижский, Брюссельский, Лондонский, Римский…
Тису в прошлом веке взялись укрощать. На равнинах было прорыто много каналов, построены дамбы, мосты, регулирующие сток водохранилища. Однако без малого сто лет спустя после сегедской катастрофы, в 1970 году, Тиса снова показала разрушительный нрав.
И все же реку взяли в узду. Воды были не только укрощены, но и брошены на полив. Началась распашка сухих земель. Интенсивно велась она после войны и сулила осуществление честолюбивых замыслов: выращивать в жаркой «пусте» апельсины, лимоны, хлопок. Увы, против законов природы пойти нельзя. Сносно чувствуют себя тут лишь подсолнечник и пшеница. Центральную часть Хортобади вовсе решили не трогать — оставили ее пастбищем для скота, и был организован тут знаменитый на всю Европу национальный парк-заповедник Хортобадьская Степь.
Граница «дикой земли» и пашни нечеткая. Кое-где черноземы с посевом пшеницы языками углубляются в «пусту». Но канавы с водой у дороги, темные свечки рогоза, камыш, а главное, птицы выдают приближение чего-то непривычно нового. Вот поднялась и, неспешно махая, как веслами, широченными крыльями, согнув буквой «S» тощую шею, полетела серая цапля. Вот чибис («бибиц») стонет над пучками жесткой травы. Еще какой-то кулик семенит по голому с белесым верхом солончаку. Отара овец с курящим, трубочку пастухом. Приют пастухов — белая хатка под тростниковой крышей, колодезь с журавликом. Оставляя мокрый след на асфальте, как могла скоро пропутешествовала через дорогу некрупная черепаха. Жара — как возле Амударьи. Посевов уже не видно. Только дикие травы, где густо-зеленые с блеском воды, где тощие, уже успевшие пожелтеть. «Пуста»…
Усадьба национального парка. Заезжее место с рестораном под тростниковой крышей. Толпы туристов. Аист в гнезде с раскрытым от жары клювом. И вот он, танк, кончавший в этих местах войну, стоит на глыбе гранита. И на гранитном же постаменте — сидит, скрестив на коленях руки, пастух.
За обедом узнаем от встречавшего нас человека: земля Хортобади из хозяйственного оборота не выведена. Национальный парк и госхоз существуют как единое учреждение с тремя задачами: эксплуатировать землю, показывать ее туристам и в то же время охранять, оберегать ее неповторимость.
По краям «пусты» госхоз выращивает пшеницу, подсолнечник, люцерну, кукурузу, сахарную свеклу. Обязательные условия: современная технология с применением химикатов тут исключается. На непаханых землях — скот. Когда-то паслись тут громадные косяки лошадей для венгерских гусар и ходило примерно сорок тысяч коров. Лошадей осталось пять сотен. Коров — тысячи полторы. Наиболее подходящим остаток «пусты» оказался для овцеводства. А лучший доход дает прудовое рыбоводство.
