Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
И вот снова наступил майский день, как год назад, когда пленники бежали в горы, — день, суливший им настоящую свободу.
Городом шли торжественно, с церемониалом, хотя вооруженного конвоя уже не было. Сотни людей бежали за русскими. Теске сопровождал их.
За городской чертой каждому было предоставлено выбрать способ передвижения: кто хотел, мог итти пешком, а кто желал ехать, для тех были приготовлены верховые лошади. Следовали той самой дорогой, какой пришли из Хакодате, останавливаясь в тех же самых селениях, что и раньше, но теперь русские моряки шли как свободные люди.
Лишь с одного Мура японцы не спускали глаз, опасаясь, как бы он не сделал чего-нибудь над собой, ибо, когда пленники шли городом, он заливался такими горькими слезами, словно покидал отчий дом, и потом всю дорогу плакал.
На расспросы японцев о причине его слез Мур отвечал:
—Я не достоин великих благодеяний, какие вы мне оказываете. Меня мучит совесть, что я не могу отплатить вам тем же.
А когда его спросил о том же Василий Михайлович, Мур сказал:
— Вас всех жалею, оттого и плачу. Я вижу все хитрости и все коварство японцев, которые всех нас погубят. Неужто вы не видите, что все это одно комедийство?
«Безумен ли он в самом деле или только притворяется безумным?» — думал Василий Михайлович, и последнее показалось ему наиболее ужасным, наиболее жалким состоянием человека.
Глава двадцать седьмая
ПЛЕННИКИ СНОВА ВИДЯТ «ДИАНУ»
Путешествие из Матсмая в Хакодате продолжалось девятнадцать дней. Никто на этот раз пленников не торопил, привалы и дневки были часты, погода стояла все время ясная и тихая, и итти после двухлетней неволи было легко и даже приятно, особенно потому, что впереди ждала свобода.
Через несколько дней пришел в Хакодате на своем красном корабле Сампео-Такакахи и с ним академик Адати-Саннай. Прибыл и Отахи-Коски, бывший начальник острова Кунашир в те дни, когда туда приходил Рикорд.
Отахи-Коски тотчас же явился навестить своих бывших узников, но держал себя совсем иначе, чем ранее: был учтив» ласков и поздравил русских со скорым возвращением в их отечество. Однако при всей ласковости японца Василий Михайлович замечал в его косых черных глазах прежнюю неистребимую злость.
Когда Отахи-Коски ушел, Головнин сказал Теске:
Не могу забыть того, что сей человек мало не натворил великой беды нам и вам, дав знать Рикорду, что мы все убиты. Из-за него Рикорд едва не открыл огонь по Кунаширу. Только провидение удержало его руку.
Да, это так, — согласился Теске. — Поблагодарим же за то каждый своего бога.
В один из сентябрьских дней близ мыса Эрмио, западной оконечности обширного Эдомского залива, куда Рикорд должен был зайти за лоцманом, японцами было замечено в море большое трехмачтовое судно европейского типа.
Узнав об этом, пленники радостно воскликнули:
— Наши идут!
Матросы обнимали друг друга. Да и сам Василий Михайлович впервые за два года почувствовал, какой живой радостью забилось его сердце при этой вести. Но прошел день, два, три — никаких слухов о русском корабле больше не было. Пленники начали беспокоиться. Наконец им сообщили, что замеченный японцами корабль все время старается войти в порт Эдомо, но ему препятствуют противные ветры.
Между тем в Хакодате наехало великое множество чиновников, гимнияг, появилось много солдат, и число их с каждым днем возрастало. Это встревожило Головнина. Он спросил Теске, что означает такая многочисленность японского воинства.
Но Теске поспешил его успокоить:
— Это к вам не относится. А людей так много потому, что японский закон требует великих осторожностей, когда к нам приходят иностранцы.
Наконец неизвестный трехмачтовый корабль вошел в порт. То была «Диана».
С корабля вызвали лоцмана, чтобы войти в гавань. И 28 сентября 1813 года, искусно лавируя при противном ветре, «Диана» вошла в Хакодатскую бухту.
Всем пленникам очень хотелось взглянуть на свой корабль, но из дома, в котором они помещались, в сторону гавани выходило только одно окно. И вот все они собрались у этого окна и через головы друг друга жадно глядели на искусные эволюции родного шлюпа.
Моряки молча плакали, но никто не стыдился своих слез. Не плакал на этот раз один Мур.
За эволюциями «Дианы» наблюдали не только русские моряки. На всех возвышенностях города, на крышах домов стояли японцы. Они с удивлением смотрели на большой корабль, который при противном ветре все ближе подходил к городу. Японцы были поражены сложной оснасткой русского корабля и тем, как ловко управляется его команда.
— Как много у вас парусов! — с завистью говорили они. — А у нас только один большой парус, с которым против ветра никак нельзя итти.
Однако «Диане», при всем искусстве ее экипажа, нелегко на этот раз дался путь к японским берегам. Ее встретили сильные ветры, продолжавшиеся двенадцать дней. Укрепления шлюпа были ослаблены, течь в трюме доходила до восьми дюймов в час. Одно время Рикорд даже боялся, что в этом году ему не удастся попасть в Хакодате.
Наконец «Диана» приблизилась к городу и недалеко от берега бросила якорь.
Вскоре к бывшим пленникам явились Кумаджеро и Теске.
На лице Теске сияла улыбка. В руках он держал большой пакет, который прислал Рикорд через Такатаи-Кахи. В этом пакете находилась бумага начальника Охотского порта капитана Миницкого на имя двух гимнияг при матсмайском губернаторе.
Бумагу надо было перевести на японский язык. Сильно волнуясь, одним нетерпеливым движением Головнин вскрыл пакет с черной сургучной печатью посредине, вынул оттуда большой лист бумаги. По мере того как его глаза пробегали по строкам казенного листа, лицо его светлело, легкая краска появилась на нем, улыбка тронула его полные губы и, как отсвет, отразилась на лицах матросов, наблюдавших за ним. — Все, слава богу, хорошо!
В своем письме Миницкий подробно и вразумительно объяснял гнмниягам, что нападение Хвостова на японское селение было самовольно, что русский государь к японцам всегда расположен и не желает наносить им никакого вреда.
Миницкий советовал японцам, не откладывая нимало, показать освобождением русских моряков и свое расположение к России и готовность к прекращению дружным образом неприятностей, последовавших от собственного недоразумения японских властей.
«Впрочем, — говорилось в заключение, — всякая со стороны японцев отсрочка может быть для их торговли и промысловых людей вредна, ибо жители приморских мест должны будут понести великое беспокойство от наших кораблей, буде японцы заставят нас по сему делу посещать их берега».
