Шарлотта Брайсон-Тейлор - Обители пустыни
— Уверен, что я не помешаю? — спросил Холлуэй. Интонация его голоса заставила Дина присмотреться к фотографу внимательней.
— Ничуть, — ответил он. — Честно говоря, я в самом деле рад, что ты пришел. Я услышал, как ты… кхм… проходил мимо, и подумал — отчего бы не пригласить тебя в гости? Ты случайно не помнишь, в какой ящик мы упаковали слепок с надписи из библиотеки?
— Я, нет, кажется, не помню, — сказал Холлуэй. Он опустился на складной стул. — Дин, можешь мне дать какое-нибудь снотворное? Я, мне что-то сегодня совсем нехорошо. Это солнце — во всем виновато солнце.
Дин недоуменно и чуть нахмурившись посмотрел на него. Холлуэй напряженно вцепился обеими руками в края сиденья. Его лицо было бледно, светлые волосы взъерошены. Он плотно стиснул зубы, но уголки его губ время от времени подергивались. На плече виднелось длинное пятно, оставленное землей. Под взглядом Дина Холлуэй сейчас же беспокойно задергался.
— Ну хватит! — раздраженно воскликнул он. — Все дело в солнце, говорю тебе. Если мне удастся хотя бы одну ночь выспаться, я буду в полном порядке.
— Я дам тебе лекарство, — сказал Дин и отошел к аптечке у изголовья кровати. Затем оглянулся через плечо и добавил, пристально наблюдая за воздействием своих слов:
— Вот только тебе придется заночевать у меня. Когда прописываешь снотворное, нужен глаз да глаз, сам понимаешь.
Выражение лица юноши быстро и резко изменилось, но Дин успел заметить перемену — взгляд, исполненный облегчения, мгновенная расслабленность всех черт. Холлуэй поспешно спросил:
— А можно? — и прикусил язык, добавив: — О, я боюсь, что причиню тебе жуткие неудобства.
— Ничего страшного, — Дин отвернулся и занялся лекарством. Он вынул из сетки с полдюжины плодов лайма и налил в жестяную кружку чистой воды из бачка, висевшего у входа в палатку. Затем выдавил в кружку цитрусовый сок, добавил немного сахара и несколько капель из синего пузырька и смешал микстуру в стеклянном стакане.
— Это и младенцу не повредит, — удовлетворенно пробормотал он. — Дружеское общество — единственное лекарство, что нужно бедняге этой ночью.
Он быстро повернулся к Холлуэю.
— Держи, старина, — произнес Дин и увидел, как Холлуэй подпрыгнул при звуке его голоса, будто в него выстрелили, — пей медленно. Это поможет тебе заснуть, я полагаю.
Холлуэй принял кружку с благодарностью и глубочайшей верой в снотворное действие микстуры и послушно отхлебнул. Дин тем временем достал второе одеяло, негромко насвистывая сквозь зубы. В свете лампы при каждом движении тянулись за ним по брезентовым стенам искаженные тени.
— А теперь быстренько ступай в кровать, — распорядился он. — Через десять минут ты будешь спать и, гарантирую, без всяких сновидений.
— Да, но где тогда будешь спать ты? — спросил пациент, вставая.
— Не беспокойся об этом, — бросил Дин.
Холлуэй все так же послушно улегся в кровать, натянув одеяло до подбородка. Он издал глубокий успокоенный вздох, глядя, как Дин расхаживает по палатке; фотограф напоминал ребенка, нашедшего у родителей защиту от неведомых ужасов темноты. Дин завернулся в одеяло на полу, откуда ему было удобно наблюдать за Холлуэем, подложил под голову свой плащ вместо подушки и потянулся к лампе. Внезапно Холлуэй заворочался, сел на постели и быстро заговорил высоким голосом:
— Дин, погоди минутку! Лучше уж я расскажу тебе все начистоту. Будь я проклят, если собирался вторгаться к тебе посреди ночи. Я совсем не болен, и со мной ничего ужасного не произошло, за исключением приступа самого настоящего животного страха. Не знаю, почему тебе показалось, будто я проходил мимо. Правда же в том, что я лежал, укрывшись одеялом, около палатки, где мог слышать твои шаги внутри и скрип твоего пера. Все, чего мне хотелось — это оказаться рядом с другим человеком, слышать его и сознавать, что я не остался наедине с Этим. Я понимал, что стоит мне провести еще час в своей палатке, и я вновь окажусь внизу, среди могил. Да, я был испуган, до смерти испуган — сам подумай, приятно ли мне в этом признаваться — но, клянусь Богом, я даже не знаю, что так испугало меня. Я и не думал приходить и мешать тебе. Достаточно одеяла и места на полу — мне не нужна твоя кровать.
Он дернулся и спустил ногу на пол. Дин сбросил одеяло, вскочил и толкнул Холлуэя обратно.
— Лежи, где лежишь, Боб. Эти дела сказались на твоих нервах, только и всего. Боже правый! Не тревожься о кровати. Надеюсь, ты не считаешь, что для меня впервой ночевать на полу? И я очень рад, что ты пришел ко мне, раз уж тебе так досталось. Нет ничего хорошего, когда человек в твоем состоянии вдобавок остается в одиночестве. А теперь давай спать, идет?
Холлуэй наконец успокоился. Дин вернулся в свой угол и лег. Наступила долгая тишина. Внезапно Холлуэй произнес из глубин одеяла, словно нечто само собой разумеющееся:
— Ну и адское же здесь местечко, как по-твоему?
Глава VI ТОТ, КТО УШЕЛ
Проснувшись утром, Дин обнаружил, что его пациент уже удалился. Холлуэй явился к завтраку, в сером тумане рассвета, держась с чрезвычайным достоинством и деланным равнодушием. Дин благоразумно не упоминал о случившемся ночью, и Холлуэй мало-помалу начал сбрасывать свою чопорную маску.
Дин провел большую часть утра, прилежно упаковывая ящики с древностями для безопасной перевозки. Меррит, как обычно, был на раскопках со своими людьми; Холлуэй неустанно фотографировал руины. Он яростно обругал своего боя, когда последний перевернул кювету с фиксативом, что было весьма необычно для всегда добродушного и беспечного Холлуэя. Затем они с Дином заспорили о вопросе, серьезность которого грозила ввергнуть всех троих в бедственную гражданскую войну. Ссора началась с заявления Дина, объявившего a propos обеда, что единственно правильный способ приготовления коктейля из семейства мартини заключается в добавлении половины ложки шерри после того, как прочие ингредиенты будут подобающим образом смешаны, хотя можно обойтись и без этого. Холлуэй решительно высказался в том смысле, что шерри, в целях должного смешения, необходимо добавлять прежде вермута; далее он пообещал приготовить для Дина образчик коктейля по данному рецепту в «Уолдорфе»[2] в вечер их прибытия в Нью-Йорк и угостить его ужином с шампанским, если упомянутая теория окажется неверна. Они с жаром препирались; Меррит, необдуманно взяв на себя роль посредника, быстро оказался в положении hors de combat[3] и был вынужден с позором удалиться. Противники осыпали друг друга красноречивыми инвективами, давно позабыв о casus belli[4], и в конце концов разошлись, надутые, как двое сердитых детей, в дальнейшем с высокомерным презрением игнорируя друг друга. Меррит, озадаченный до крайности, пытался пролить бальзам на их раны, уверяя, что оба в равной степени правы — дескать, любой из рецептов ничуть не уступает другому, винить же во всем, в том числе и в их, гм, раздражительности следует солнце. На это Холлуэй возразил, что солнце здесь совершенно не при чем — дело лишь в неисправимой ограниченности некоторых лиц, считающих свою точку зрения непогрешимой истиной. Дин заметил, что вопрос вовсе не в этом, однако, и резко оборвал себя. Вслед за сим Холлуэй, превратно заподозрив в его замечании скрытую насмешку, бросил на Дина разъяренный взгляд и зашагал прочь.
