Шарлотта Брайсон-Тейлор - Обители пустыни
— Внизу, среди могил.
Голос Холлуэя звучал торжественно.
— Стало быть, какой-то козел вырвался на свободу, — бодро предположил Дин.
— О, можешь надо мной смеяться, если хочешь! — с неожиданной твердостью произнес Холлуэй. — Разумеется, дальше ты скажешь, что это был один из наших рабочих. Не исключаю, но готов поклясться, что это было нечто иное. Для чего рабочим бродить здесь в такое время, когда и во имя спасения своей бессмертной души ни один из них не посмеет приблизиться к проклятому месту после наступления темноты?
— Тогда почему ты сам туда пошел? — спросил Дин.
Услышав ответ Холлуэя, негромкий, со странным задыхающимся хрипом, Дин выпрямился во тьме, пытаясь разглядеть лицо друга.
— Не знаю. Как ни, глупо это звучит, ничто, не может отвадить меня от этого места. Говорю тебе, Дин, я был там четыре последние ночи, каждую ночь, и я боюсь его до смерти.
— Если так, зачем же, ради всего святого, ты туда ходишь? — изумился Дин.
— Говорю же, я ничего не могу с собой поделать! — нетерпеливо ответил Холлуэй. — Не успеваю оглянуться, как я уже там. Скажи мне, Дин, когда люди получают солнечный удар, не наделяет ли это их способностью видеть вещи… которых на самом деле нет, понимаешь?
— Не знаю, — медленно начал Дин и умолк, вспомнив картину, что не покидала его теперь ни днем, ни ночью: тускло освещенная гробница, скорчившаяся на полу и блистающая драгоценностями мумия с горящими глазами и сам он, почти лишившийся чувств, сраженный ужасающим солнечным ударом, раздирающий голыми руками земляной завал в агонии идиотического страха.
— Да, это так, — решительно сказал он.
Холлуэй глубоко, с облегчением вздохнул.
— Хвала небесам! Если бы не это объяснение, я уж точно рассудил бы, что начинаю сходить с ума… Какая прекрасная ночь! Похожа на те, что бывают у нас на родине поздней весной.
Он с удовольствием потянулся, расслабил все свое мускулистое тело и поглядел вверх на повисшую в небе луну. Дин понимал, что Холлуэю было необходимо выговориться, по-своему излить терзавшее его смутное беспокойство, и слушал фотографа краем уха, не слишком вникая в его болтовню.
— Там есть холм позади старого дома, — продолжал мальчишеский голос. — Луна появляется из-за него точно так же, как здесь, когда восходит каждую ночь за Холмом затерянного города. И там есть большое старое яблоневое дерево, а прямо под ним разбита клумба, где растут фиалки. Я вдыхал их аромат целый день — словно в любую минуту мог посмотреть вниз и увидеть, как они растут в тепле и сырости. Забавно, как человек может заставить себя поверить, что чувствует запах цветов, тогда как на тысячу миль вокруг цветов нет и в помине, и как простое воспоминание об этом запахе возвращает его к давным-давно забытым вещам. Не пойму, отчего я вообразил все это, но воспоминание оказало на меня довольно любопытное действие: я начал скучать по своему маленькому щенку бультерьера, как никогда и ни о чем не тосковал в этом бренном мире. Я отдал бы половину себя, чтобы он оказался сейчас рядом со мной и положил голову мне на колени; и я даже не знаю, почему так, ведь фиалки никак не связаны с бультерьерами.
Дин встряхнулся, сознавая лишь то, что Холлуэй продолжает говорить.
— Фиалки? — переспросил он.
— Я просто рассказывал о Кено, своей собаке, — грустно произнес Холлуэй. — Эта луна заставила меня вспомнить о доме, и о старом саде с фиалками — клянусь, я буквально чувствую их запах прямо сейчас — и одно потянулось за другим, и я стал думать о своем щенке. Больше я сейчас ни о чем и ни о ком не могу думать. Иди спать, не обращай на меня внимания. Интересно все же, не является ли это одной из стадий треклятой солнечной болезни. В таком случае, у меня налицо все симптомы.
— Что там за «одна из стадий»? — сонно отозвался Дин, в то время как Холлуэй замолк, не получив ответа.
— Э-э… ну, то есть, когда ощущаешь ароматы, которых не существует и прочее. Что, в чем дело?
Дин выпрямился, положил руку на плечо Холлуэя и легонько потряс фотографа.
— Ты тоже это испытал? — спросил он. — Послушай-ка, Боб, и ты это почувствовал?
— Да, я тоже, в каком-то смысле, — признался Холлуэй.
— Я и не думал, что это произведет на тебя такое впечатление. Это ведь часть обычной программы, не так ли? — головокружение, боль в затылке, раскаленный железный обруч перед глазами, появление разного рода запахов и видений. Это… это ведь симптомы? Определенно, симптомы — чем еще, разрази меня гром, это может быть? Не уверен, что все это меня тяготит; это не так уж неприятно, если подумать, но, ах! я даже не знаю! Я стал так чертовски скучать по дому.
Он прервал себя на полуслове и тревожно зашевелился в темноте.
— Я несу вздор, — сказал он твердо. — Думаю, это тоже симптом. Что ж, самое время пойти спать.
Он бросил взгляд на свою палатку, белеющую в отдалении под лунным светом.
— Лучше возьми себя в руки и постарайся избавиться от этих приступов, — ласково посоветовал ему Дин. — К солнцу в этих краях нельзя относиться легкомысленно, знаешь ли.
Когда Холлуэй побрел к палатке, Дин проводил прищуренными глазами. Затем он добрался до собственной палатки и зажег лампу. Используя кожаный дорожный сундук как письменный стол, он сделал несколько записей в дневнике и навел порядок в журнале раскопок и книгах учета находок; а тем временем снаружи сгущалась ночь и весь лагерь погружался в сон.
После он убрал бумаги и расстелил постель. Но не успел он протянуть руку, чтобы погасить лампу, как остановился, склонив голову и прислушиваясь. По ту сторону брезентовой стены, совсем рядом с палаткой, раздался тихий звук, словно рядом перекатилось и прошуршало чье-то тяжелое тело. Дин снял ботинки и бесшумно прокрался к выходу. Он глянул на залитый лунным светом пейзаж и резко отпрянул назад с быстрым вдохом.
— Господи! — пробормотал он. — Этот мальчишка!… Устроился здесь в одном одеяле вместо того, чтобы спать, как полагается, у себя в палатке. Он что, совсем обезумел?
На мгновение Дин задумался. После снова надел ботинки, шумно завозился, опять прислушался — и затем позвал как можно более естественным тоном:
— Эй, Холлуэй! Ты еще не ложился? Заходи.
И усмехнулся, заслышав смущенный шорох по ту сторону брезента. Затем послышались шаги.
— Заходи, не стесняйся, — любезно пригласил он, — полог не застегнут, — и вновь прилежно склонился над своим дневником.
Холлуэй вошел; Дин обернулся и поднял на него пытливый взгляд.
— Уверен, что я не помешаю? — спросил Холлуэй. Интонация его голоса заставила Дина присмотреться к фотографу внимательней.
