Рута Майя 2012, или Конец света отменяется - Вепрецкая Тамара
– Так это сводные братья божественных близнецов Хун-Ахпу и Шбаланке? – воскликнула Марина.
Индеец с удивлением посмотрел на девушку и улыбнулся:
– Да, они сводные братья. Хун-Бац и Хун-Чоуэн считались в небесной канцелярии бездельниками. Однако они славились своим умом, умением быстро обретать новые навыки и знания. Они играли на флейте, пели, обладали талантом художников и скульпторов и достигли мастерства в ювелирном деле.
– Понятно, значит, все люди искусства и знаний – бездельники, – грустно пошутил Александр.
Мексиканец не отреагировал на это замечание и продолжил рассказ:
– Однако Хун-Бац и Хун-Чоуэн приревновали своих сводных братьев и постоянно устраивали им разные козни, за что те, обладая хитростью и коварством, превратили их в обезьян. Вы могли видеть изображения обезьян, занятых письмом. Это и есть братья Хун-Бац и Хун-Чоуэн, покровители писцов.
Марина засмеялась:
– Дарвиновская теория? О происхождении талантов человека от обезьян?
Александр хмыкнул. Индеец, видимо, не был знаком с Дарвином и не оценил шутку. Он вежливо помолчал и заговорил снова:
– Итак, майя получили знаки письма от богов. Наверно, вы уже видели надписи майя на каменных стелах, лестницах, панелях храмов, притолоках? Они писали даже на дереве, например, на притолоке в этом храме, здесь в Цибанче. – Индеец еще не исчерпал тему, которой стремился поделиться. – Бог Ицамна дал им и другое знание: как делать книги, так называемые кодексы. Он научил их делать бумагу. Сначала книги писались на коже ягуара или оленя. Но потом… На бумаге «амате», из волокон фикусовых деревьев, стали индейские мудрецы оставлять свои наблюдения о ходе времени, свои познания о растениях и животных. Они фиксировали свои обычаи с особым изяществом и старанием…
Эти слова показались знакомыми молодым людям. Похоже, индеец цитировал одного из известных испанских хронистов.
– Написание книг считалось культовым процессом со своими сакральными ритуалами, обращенными к богам. Писцы принадлежали поэтому к слою жрецов. И только просветленные и чистые душой имели право касаться книг. – Рассказчик замолк и опустил голову. Потом резко вскинулся и с особым жаром заговорил: – Но вот явились конкистадоры. А с ними миссионеры. Они сочли, что все эти книги, эти сокровища мудрости и традиций целого народа, созданы дьяволом, содержат только дьявольскую магию и по этой причине подлежат уничтожению.
На лице индейца отразилось глубокое переживание. Подкупало его искреннее желание поделиться историей своего народа с иностранцами. Томина понимала, куда он клонит, и разделяла его чувства, так что даже слезы навернулись на глаза. Беловежский ощутил прилив бессильной злобы, той, что испытываешь, когда случается что-то необратимое и ты ничем не можешь это исправить.
– Наступил страшный день, – тяжело вздохнув, мексиканец вернулся к рассказу, – 12 июня 1561 года. На площади францисканского монастыря в Мани запылал огромный костер, зажженный по приказу испанского епископа Диего де Ланды. Костер поглотил множество так называемых дьявольских предметов культа. В огне погибли кодексы майя. Подобные костры полыхали по всей Мексике. Потом и сами испанцы сокрушались, что сгорели тайные знания той земли, где они собирались обосноваться. К сожалению, сохранилось всего четыре майяских кодекса…
– Три, – поправил Саша.
– Четыре, юноша. Дрезденский, Мадридский, Парижский и Гролье, – обиделся индеец.
– И все-таки три. Доказано, что Гролье – подделка [74], – объяснил Александр.
– Жаль, – огорчился мексиканец. – Всего три.
– Справедливости ради надо отметить, что кодексы слишком хрупкие и все равно не дошли бы до наших дней, – сказал Беловежский. – Например, и сейчас находят кодексы в захоронениях. Но они представляют собой лишь спрессованную субстанцию. Прочитать их не представляется возможным.
– Если бы вся культура майя не была уничтожена, жрецы нашли бы возможность сохранить свои сокровища, – горячо возразил индеец. – Бумага и книги считались священными и ценились едва ли не больше, чем иные драгоценности.
– Да, вы правы, – грустно согласился Александр и с жаром добавил: – Диего де Ланда нанес мне личное оскорбление. Я занимаюсь эпиграфикой, изучаю древнее письмо майя, пытаюсь узнать об этой цивилизации все, что можно: и образ жизни, и политическую историю, и нравы, и обычаи. Но каменные носители сохранили совсем мало информации. Аутодафе испанской церкви уничтожило почти все, что по крупицам собирал этот древний народ и доверял изобретенной ими самими бумаге. Однако самое ужасное, что испанские священники под угрозой страшнейших кар запрещали знатным майя пользоваться своим иероглифическим письмом. И всего за несколько лет эта уникальная письменность оказалась стертой из памяти народной.
Марина незаметно смахнула слезу: она живо представила страшную картину аутодафе, где в костре безвозвратно погибла мудрость целого народа.
– И только благодаря тем кодексам, что дошли до нас, а также надписям на камнях люди начали потихоньку читать иероглифы, – подхватил дворник, с удивлением глядя на Беловежского, и как-то нарочито громко и четко вдруг провозгласил: – Русский ученый Кноросов [75] расшифровал письмо майя!
– Да-да! Это наш соотечественник! – воскликнул Александр, догадавшись, что их собеседник не знает, откуда они. Ему явно неважно было, откуда они прибыли: пусть они даже окажутся грингами, главное – они слушают про цивилизацию майя.
– Правда? Вы из России? А я думал, вы американцы. – Он задумался, видимо переосмысливая свое отношение к своим слушателям, и участливо добавил: – Но я, кажется, заболтал вас совсем.
– Что вы! Так интересно! Спасибо вам! – растроганно откликнулась Марина.
Беловежский уже собрался прощаться.
– Вам интересно? – обрадовался индеец. – Тогда еще расскажу вам напоследок одно наше поверье. Вы видели когда-нибудь птицу кецаль?
– Нет. Она разве не мифическая? – удивилась девушка.
– Что вы! Из ее перьев майяская знать делала головные уборы. Просто она не живет в неволе. А когда-то давным-давно эта чудесная птица с восхитительным зеленым оперением была домашней. Великий воин и вождь майя однажды защищал свой город от испанских пришельцев и был смертельно ранен в бою… – Вздохнув, индеец повысил голос: – Он пал на землю. И его кецаль преданно порхнул ему на грудь и коснулся раны. Рубиновое пятно проступило в оперении грудки кецаля. Птица скорбно покружилась над телом своего хозяина, и тот прошептал запекшимися губами: «Лети!» Птица скрылась в джунглях, навсегда сохранив алые перья на грудке. С тех пор кецаль не живет среди людей, и увидеть его удается только редким индейцам, чистым сердцем и душой. Майя верят, что великолепный кецаль вернется к людям только тогда, когда индейцы освободятся и возродят свою культуру. Так-то.
– Красивая легенда! – проникновенно сказал Беловежский.
А Марина грустно прошептала:
– Значит, никогда.
Индеец, к счастью, не расслышал.
– Гуляйте. Если будут вопросы, не стесняйтесь, – произнес он и внимательно и, казалось, выжидающе посмотрел на ребят.
Они переглянулись.
– Деньги? – удивленно-огорченно шепнула Марина.
– Думаю, да, – кивнул Саша и дал рассказчику 10 песо.
Городище Цибанче потрясало размахом и атмосферой. Высокая пирамида, Здание Два, построенная в теотиуканском стиле талуд-таблеро, изумляла дерзкими деревьями, которые захватили в плен добрую половину лестницы. Помимо центрального проема в храме наверху сама пирамида еще имела три расположенных треугольником арочных входа: один на самом верху под храмом и два на первой платформе.
– Это, скорее всего, вход в погребальную камеру, – подсказал Беловежский. – Это знаменитое здание. Здесь было обнаружено богатое захоронение позднеклассического периода. Неизвестно, кто усопший, но, судя по мощи погребального храма и сокровищам, сопроводившим его в мир иной, вероятно, фигура значимая. Поэтому его окрестили «Господином Цибанче».
