Татьяна Зингер - Нечего бояться
-- Согласен, это ненормально, -- смягчился Ник. -- Дети обычно активнее. Ну, вдруг характер спокойный или Вей утомился? Он что-нибудь ел?
-- Не знаю, как вообще, но я покормила его супом. Детям можно суп? -- спросила с запоздалой опаской.
-- Раз едят -- можно.
Спустя минут десять ребенок прикрыл глазки и засопел, но так же слабо, как дышал. А я, переложив ответственность за анализы на Ника и бегло объяснив ему, как пользоваться шприц-устройством, скрылась в ванной комнате. Заперлась на замок, долго спрыскивала лицо водой. Но щеки пылали, а пальцы тряслись. Непонятное чувство и причины для него непонятные. Жалеть нужно знакомых людей, а Вей -- кто он? Чем полезен младенец? И все-таки мне было его жалко, хотелось помочь и защитить: от города, мора, правительства и самой себя.
Постучался Ник.
-- Я взял образец.
Пришлось отцепить сжатые пальцы от бортика раковины и вернуться в комнату. Пока я исследовала кровь, Ник сидел около Вея и убаюкивал какой-то колыбельной, когда тот ворочался или ныл.
А я всё проверяла и проверяла: гемоглобин, эритроциты, лейкоциты, -- на расхождение с нормой. И отказывалась признавать, что в его крови не было чего-то необычного. Ослабленный ребенок, но зацепок с мором никаких. Хотелось взреветь, ударить кулаком о стену. Найти хоть что-нибудь: подсказку, намек. Но увы... Затея с треском провалилась, первая серьезная догадка оказалась баловством.
Вей прожил у меня ровно три дня. Уже ближе к ночи первого ему стало хуже. На второй мальчик перестал есть, а к полудню третьего посинел, захрипел и, тихо кряхтя на прощание, умер. Разве так бывает? Он попросту угас, как затушенная свечка. Не плакал, не кричал, даже не мог сжать пальчики. Просто лежал и смотрел на нас, пока оставались силы.
В день смерти Ник был рядом со мной. После он оттащил меня на кухню, налил в кружку воды и окатил ею моё лицо. Не помогло; я заходилась в истерике, глотала слезы.
-- Так нельзя! -- сипела, задыхаясь. -- Я убила его...
-- Не ты, Ларка! -- Он обхватил мою ладонь. -- Он был очень слаб, когда его только принесли. Виновата его семья, нехватка еды, но явно не ты! Перестань.
Ник долго гладил мою спину и шептал на ухо ту самую колыбельную, которой успокаивал Вея. А я выла, вырывалась, пыталась вернуться в комнату и убедиться, точно ли малыш умер. Может, он заснул?..
Ник забрал мертвого мальчика и пообещал похоронить его.
После приносили ещё двух детей, но я благодарила и отказывалась. Незачем впустую тратить время, которое они могли провести с родителями. Во мне что-то переломилось. Я перестала проявлять интерес к чему-либо. Целыми днями лежала на кушетке и боялась опустить ресницы: во снах преследовал детский плач. Забросила прием больных, тем более и помочь им нечем. Лекарства перестали поставлять. Еду привозили, правда, крошечными запасами, а вот медикаменты -- нет. Врач мятежного участка лишился права лечить кого-либо. Как написал уполномоченный по здравоохранению: "Отныне помощь предоставляется лишь в крайних случаях, связанных с моровой болезнью".
Зачем барахтаться? Никто нам не поможет, никому мы не нужны.
Со дня смерти Вея минула неделя. Я осунулась, ребра торчали так, что можно было за них схватиться. Попытки Ника вразумить меня оканчивались провалом; он не сдавался, но пользы убеждения не приносили. В тот вечер я спровадила его на смену и легла в постель с банкой консервов. Открыв их ржавым, с зазубринами, ножом, съела пару ложек. Больше не лезло. Да так и заснула.
Из состояния полудремы выбил стук.
-- Кто там? -- я доползла до двери.
-- Доктор, открывайте! -- донесся грубый мужской голос.
-- Я не веду прием. -- Лбом прислонилась к косяку. -- Совсем.
-- Но это срочно! -- спустя мгновение нашелся мужчина. -- От вас зависит моя жизнь. Пожалуйста, не оставляйте в беде! Я ранен...
Пускай пользы от моего "лечения" было бы немного, но я отперла дверь, впустила ночного гостя в дом. Высокий, массивный, волосы и плечи его запорошило снегом. Мужчина смахнул с себя снежинки и впился в меня таким взглядом, что захотелось слиться со стеной.
-- Что у вас произошло? -- я оглядела его в поисках травм или крови, но он выглядел здоровым. Даже слишком, учитывая состояние Косса.
-- У моей жены роды, -- а сам надвигался на меня.
Я сделала шаг назад. Его тон не нравился, вызывал липкий, склизкий ужас.
-- Вы же сказали о ранении.
-- Да-да, точно. Совсем позабыл.
И оскалил желтые зубы. Я чуть не заверещала от страха. Ночной гость не сулил хорошего, а в его прищуре и поджатых губах читалась злоба. Она обжигала, опаливала дыхание.
-- Зачем вы тут?
-- Проучить тебя, гадину. Чтоб знала, как город тревожить, лишать нас пищи и убивать детей.
Глупо было объяснять, что всё иначе; не я устроила мятеж или приняла решение об ограничении поставок. Впрочем, Вей оставался на моей совести... Я лихорадочно сделала выпад вбок, и мужчина рванул за мной. Опрокинула стул, чтобы замедлить нападающего. Тот упал к самым ногам гостя, остановил его на краткий миг. Вбежала в ванную и перед самым носом нажала на защелку. Мужчина пинал дверь ботинком. Требовал выйти.
-- У меня есть алая лента! -- вспомнила я слова Ника. -- Я за вас!
-- Так иди сюда, покажи её, -- заржал мужчина.
Сколько выдержит дверь? Она трещала от ударов. Я спешно огляделась в поисках хоть какой-то защиты. Мыло, полотенце, остатки зубной пасты в тюбике.
В зеркальном отражении заметила, что из нагрудного кармана ночной рубашки торчит кончик консервного ножа. Видимо, он завалился туда, когда я заснула и выпустила его из рук. Вот так удача!
Удача ли? Нож-то есть, но что с ним делать? Атаковать, когда дверь слетит с петель? Размахивать и угрожать ржавой железякой? Легче уж пустить струю кипятка из душа в глаза да убежать из квартиры. Надавила на ручку, но из крана скатились лишь редкие капли. Зимой в Коссе частенько отключали воду...
Я, глубоко вздохнув, убрала руку с ножом за спину. Затем щелкнула замком.
-- Успокойтесь, -- попросила, распахивая дверь.
Глупо было ожидать, что нападающий решит уладить дело миром. Его щеки пылали, ноздри раздувались. Он пах потом и гневом. Мутило. И всё же я сумела воспользоваться секундным замешательством и юркнуть между стеной и его боком обратно в комнату.
Ночной гость развернулся и схватил меня за плечо. Рука с зажатым в ней консервным ножом взметнулась вперед, кончик ударил в шею. Мужчина заорал. Вначале он отвесил мне оплеуху, от которой я отлетела к кровати, после схватился за оцарапанную кожу и пошатнулся. В третий миг он запнулся ногой за один из десятков проводов и, взмахнув руками, начал заваливаться. Секунда растянулась на вечность, и я отчетливо видела, как губы искривляются в ругательстве, как пальцы пытаются нашарить опору и как, наконец, голова ударяется об угол стола. Омерзительный хруст позвонков прервал тишину. Мужчина упал.
