Василий Ефименко - Ветер богов
— Что случилось? — стал допытываться Савада. — Почему ты напился?
— Я хотел узнать… Ты пробовал ханжу?
— Ханжу? — удивился механик. — Не приходилось.
— Вот принес тебе, пей! — Эдано подал бутылку.
— Да, но…
— Ефрейтор Савада, приказываю пить!
— Ну ладно, ладно, будем пить! Да пью уже! — успокоил механик летчика, который сунул ему в руку несколько рисовых лепешек.
Савада отобрал у пьяного Эдано вторую бутылку и закопал её, приметив место, отвел командира в казарму, помог разуться и уложил в постель. Через минуту по казарме понесся заливистый храп, вызывая восхищение дневального.
Только неделю спустя механик узнал через дружков, почему его друг напился и больше не идет в увольнение. “Ах, подлая девка, — сокрушался он, — то-то, парень нос повесил”.
Поймав Эдано около казармы, он сказал:
— Господин унтер-офицер, допьем вино. Я ведь вторую бутылку тогда спрятал.
— Молодец, — обрадовался Эдано. — Не механик, а золото!
В бутылке оставалось вина на донышке, когда Савада решился заговорить.
— Ичиро, я знаю, почему ты тогда напился.
— Не хочу слушать. Не твоё это дело!
— Я тебе друг, — твердо заговорил Савада. — И больше тебя, мальчишки, знаю жизнь. Я должен тебе сказать, что думаю!
— И что ты откроешь, умудренный жизнью?
Шрам на лице механика побледнел, и глаза сузились:
— Например то, что ты ничего толком не знаешь об Ацуко. У неё ребенок и мать. Кто их кормит? Она! А знаешь ты, сколько зарабатывает продавщица? Разве она виновата, что её отца послали умирать под Сингапуром? На черта ему он был нужен — Сингапур! А тебе нужно Маньчжоу-Го? Твоему деду? Твоим односельчанам?
Савада со злостью вырвал кустик травы и тут же отбросил в сторону.
— Подлая жизнь! — продолжил он с горечью. — Попробуй Ацуко отказать полковнику, директор её в два счета выставил бы. Куда ей потом — в публичный дом? Да где ты жил до сих пор? — гневно допрашивал он Эдано. — Разве у нас, в нашей стране, бедняки не продают дочерей на фабрики и в публичные дома? И что ты думаешь, родители не любили своих несчастных дочерей? Нищета и подлая жизнь заставляют так поступать! Сволочи! — ударил он кулаком о землю. — “Освободим народы Азии от угнетателей”, “Весь народ одна семья”! Дьявол их забери! — Савада помолчал и, успокаиваясь, уже тихо закончил: — Ацуко не виновата. Она любит тебя, иначе не стала бы тратить на тебя время…
— Ты иди, — внезапно почувствовав слабость, сказал Эдано. — Я ещё посижу здесь.
Он лег в тени куста. Пахло какой-то душистой травкой. Синее небо казалось таким равнодушным к тому, что происходит на земле. Вот на ветку куста рядом с Эдано села птичка со светлыми подпалинами вдоль крыльев. Пичужка чирикнула несколько раз и, заметив человека, испуганно пискнула и вспорхнула.
Действительно, подлая жизнь, если она калечит человека, заставляет его поступаться честью и совестью. Ну, пусть страдают мужчины. Воины. А женщины — матери, жены, сестры, дочери? Почему они-то должны страдать. Та же Ацуко… Бесправная и беспомощная. Ему она так ничего и не сказала. А почему она должна рассказывать? Кто он ей? Муж, брат? Не она виновата, если так жестока жизнь…
Выбросить надо всё это из головы. Помочь бедняжке невозможно. У него свой удел. “Нет, кончаю на этом”, — приказал он себе, хотя сердце ныло от щемящей боли.
Поздно вечером Адзума передал ему записку от Ацуко. Эдано, не читая, порвал на мелкие клочки.
— Больше не напоминай мне о ней! Всё!
7
Так просто сказать “всё”. Сложнее отказаться от Ацуко и забыть её. Вопреки воле Эдано, она заняла своё место в его сердце. К тому же он понимал справедливость слов Савады. Ацуко действительно ничего от него не требовала, она была совершенно бескорыстна и, возможно, любила его.
Эдано старался ограничить свои интересы военным городком, аэродромом. В город он не ходил, чтобы не растравлять душу воспоминаниями. Гораздо внимательнее Эдано стал прислушиваться к тому, что вбивал в головы подчиненных подполковник Коно. Речь шла о новейших марках русских самолетов, об особенностях тактики русской авиации…
Коно всё более ожесточался, и даже в его всегда ровном голосе стали прорываться визгливые ноты. Подполковник понял, что время для нанесения удара по русским, планы которого столько лет вынашивались в штабах Квантунской армии, ушло. Сводки сообщали о десятках эшелонов с боевой техникой, прибывающих на восток к русским армиям. Те, кто разгромил гитлеровскую Германию, воодушевленные победой, спешили теперь на Дальний Восток. Зачем? Коно это было ясно. Русские в Приморье пополнили свои силы дивизиями ветеранов, авиацию — боевыми асами, уничтожившими гигантскую воздушную армаду Геринга. Против этих сил — Коно это тоже понимал — его летчики не смогут выстоять. И это приводило подполковника в бешенство. Он, не стесняясь, поносил тех наверху, кто, по его мнению, упустил удобный момент для нападения на русских и в своё время не захотел прислушаться к советам знающих дело офицеров. “Тупицы, чинуши!” — яростно бранился Коно.
Среда 8 августа 1945 года выдалась дождливой и пасмурной. Только к концу дня из-за туч проглянуло солнце и заиграло в листьях и на траве россыпью сверкающих капель.
Неподалеку от солдатской столовой Эдано встретил Саваду. Обычно избегавший на людях разговаривать с летчиком, механик, заметив, что тот один, подошел к нему.
Савада был чем-то озабочен.
— Ты знаешь, прошел слух, будто амеко сбросили на Хиросиму новую, огненную бомбу. Среди жителей много жертв, — взволнованно сообщил он. — У меня сестра там живет.
— Думаю, что всё это преувеличено! Все погибнуть не могли. Напиши сестре — и узнаешь! — успокоил друга Эдано.
Механик, сокрушенно пожав плечами, пошел в казарму поспать после суточного наряда.
Эдано бесцельно направился в сторону военного городка.
Навстречу шел сияющий Адзума.
— Предвкушаешь заранее увольнение, студент?
— Так точно, командир!
— А стихи новые пишешь?
— Писал, — рассмеялся тот. — Только любовные.
— Стихи понравились Хироко?
— Стихи-то нравятся, а сам я не очень. Пытался “пикировать”, но был отбит! — улыбаясь и разводя руками, ответил Адзума.
— А как живет Ацуко? — неожиданно для себя спросил Эдано.
— Скучает. Даже похудела. За ней снова таскается Нагано, да только впустую.
— Вот как! — стараясь казаться равнодушным, проговорил Эдано.
Адзума помолчал, потом заговорил снова:
— У меня большая просьба, командир. Походатайствуйте, пожалуйста, чтобы меня в воскресенье отпустили.
