И. Глебов - Подвиг продолжается
Выехав на пригорок, Саня Мушаев остановил коня, хищно всматриваясь в раскинувшуюся перед ним низину. Вдали мигал огонек. Видно, косари забыли погасить костер.
Из разговоров бандитов Саратовцев знал, что шайка должна дня три отдыхать на берегу озера на границе Черноярской волости. Это больше всего устраивало Саратовцева. Отсюда он и намеревался через косарей сообщить о Мушаеве в уголовный розыск.
Но вышло все иначе. Мушаев наметом пустил своего коня к видневшемуся вдали огоньку. Все поскакали за ним.
Возле теплящегося костра под телегой лежал мужчина-косарь. Неподалеку ходила пара лошадей, темнели два верблюда. Услышав топот, мужчина встал. Рядом, с небольшой копны душистого сена, поднялась девушка.
Сказав что-то подъехавшему красавчику, Саня Мушаев спрыгнул с седла, подошел к косарю.
— Будешь кричать — убью, — переведя взгляд на девушку, добавил: — Не бойся, красавица, — и, схватив девушку за руку, рывком подтянул к себе, заглядывая в лицо.
Саратовцева бросило в дрожь. Рука невольно потянулась к нагану. «Спокойно, спокойно», — внушал он себе.
Между тем бандиты поймали лошадей и верблюдов, накинули на них уздечки.
— Не троньте! — закричал косарь. — Что вы делаете! Дочка, за что же нас...
Он подбежал к бандитам. Мушаев поднял маузер. Саратовцев бросился к главарю, но поздно. Грянул выстрел, и косарь, как подрубленная лоза, рухнул на землю.
— Зачем? — сдерживая бешенство, спросил Саратовцев. — Зачем зря кровь льешь?
Он вплотную приблизился к Мушаеву. Тот попятился и угрожающе поднял маузер.
Саратовцев закусил губу и отвернулся. Нет, он не имел права разоблачать себя.
Девушка, напуганная выстрелом, метнулась в темноту. Но Мушаев двумя прыжками догнал, обхватил за гибкую талию. Она вскрикнула, начала биться. С помощью подоспевшего бандита Мушаев положил ее поперек седла и, озираясь на Саратовцева, гаркнул:
— Пошел!
Часа через три остановились на берегу Грязного озера. Светало. Над землей порхал предутренний ветерок.
Мушаев что-то сказал по-калмыцки своим приближенным и, захватив бурку, скрылся в кустах.
Саратовцев с тревогой следил за ним. Сердце бешено колотилось в предчувствии чего-то недоброго. Он спешился, подошел к сидевшей на земле девушке. Ей было не больше семнадцати. Длинные волосы рассыпались на плечах, платье в нескольких местах разорвано. Когда Саратовцев приблизился, девушка подняла налитые слезами глаза. В них были и страх, и ненависть. Хотелось сказать ей что-то ободряющее, теплое, но он успел только прошептать:
— Не бойся...
В эту минуту к девушке подошли двое бандитов.
— Саня приглашает тебя... — проговорил один из них, обнажая в недоброй улыбке погнившие зубы.
Девушка сжалась, вцепилась руками в траву. Бандиты схватили ее под мышки. Она дико закричала, отбиваясь.
И тут случилось непоправимое, то, чего так боялся Кузьма Степанович Филатов. Забыв обо всем на свете, Саратовцев выхватил наган и в упор выстрелил в гнилозубого. Тот рухнул на колени, повалился набок. Второй выстрел уложил другого бандита. Повернувшись, Саратовцев заметил выскочившего из кустов Мушаева, вскинул наган, но выстрелить не успел. Что-то сильно толкнуло его между лопаток, перед глазами вспыхнули яркие светлячки, которые тут же погасли.
Вечером на берегу озера жители нашли два трупа — Саратовцева и девушки. Хоронили погибших все сотрудники уголовного розыска. Отгремел над могилой ружейный залп, увезли с кладбища подкошенных горем отца и мать Саратовцева...
Не долго гуляла безнаказанно шайка Мушаева. В конце августа конная группа губернского уголовного розыска под руководством Филатова и Кочилаева напала на ее след. Преследуя бандитов, ограбивших обоз у села Новая Отрада, сотрудники уголовного розыска сумели задержать одного ив них. И через несколько дней шайка перестала существовать.
В. ИВАНИЛОВ
ПОСЛЕДНЯЯ ШАЙКА
Архивариус Нина Никитична Игнатова бережно снимает с полки туго набитую, потертую канцелярскую папку — «Личное дело». Помедлив, подает ее мне.
— Посмотрите, тут есть, по-моему, интересные документы.
Листаю подшитые бумаги. Анкеты, аттестации, рапорта... Обычное личное дело работника милиции, сданное на вечное хранение в архив. И вдруг выцветшая надпись на полуистертой бумаге:
«Жалованная пролетарская грамота».
А чуть ниже:
«Товарищу Ковалеву Николаю Ивановичу... В ознаменование 12-й годовщины рабоче-крестьянской милиции... и оценивая Ваши личные заслуги перед революцией, выразившиеся в активной борьбе с уголовным бандитизмом и долголетней добросовестной полезной службе в рядах милиции, районный исполнительный комитет от имени рабочих и крестьян Нижне-Чирского района выражает Вам чувство глубокой признательности, жалует Вас настоящей грамотой и отрезом на костюм и твердо надеется, что Вы по-прежнему будете строго стоять на страже интересов рабочих и крестьян».
А вот и хозяин грамоты — из бумажного карманчика личного дела выпадает фотокарточка. Мужчина лет сорока в темной гимнастерке, перетянутой портупеей. На петлицах две звездочки. Лицо у мужчины волевое, решительное, прорезанное двумя непокорными складками, сошедшимися у переносицы.
Какие эпизоды скрыты за торжественными словами грамоты, может теперь поведать лишь сам Ковалев. И вот мы сидим в небольшой уютной квартире одного из ветеранов волгоградской милиции Николая Ивановича на улице Баррикадной. Волнуясь, он часто курит, пытаясь отшутиться: «Ох, попадет мне за это от врачей!» Его глаза озорно, по-молодому загораются от воспоминаний. И, словно наяву, чередой проходят картины тех суровых лет, наполненных тревогами и борьбой...
* * *Хмурое мартовское утро серой пеленой заглядывает в оконце. Осторожно, чтобы не разбудить жену, Николай Иванович на цыпочках идет к двери, на что-то натыкается.
— Ты куда это в такую рань собрался? — останавливает его голос жены.
— Дойду до милиции.
— Сегодня же воскресенье, мог бы хоть раз поспать по-человечески, — настаивает жена.
Николай Иванович бормочет что-то в оправдание и боком выскальзывает в сени. Жена не видит, как он привалился к двери, сжав зубы: нестерпимо заныла вдруг старая рана на правой ноге. «Проклятие, — шепчет Николай Иванович. — К непогоде, что ли?»
Прихрамывая, выходит на улицу. Навстречу по ломкому громыхающему льду пара быков неторопливо тянет возок, укутанный брезентом.
«На базар, — про себя отмечает Ковалев. — Наверное, из соседнего хутора».
