Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон
«Нужно посмотреть в другой стороне», — подумал я и пополз выше через буфет.
Но далеко ползти не пришлось. Вскоре, я наткнулся на большую черного цвета прямоугольную сумку. Оценивающим взглядом посмотрел на неё и прикинул: сгодится ли? Покрутив, пощупав, я взял её за длинную лямку и потащил к своему провианту.
А сумка оказалась с сюрпризом, как знаменитый черный ящик Якубовича; от восторга я замычал:
— Ох, ёшкин кот!.. мама мия!.. Мексиканский самогон!
В сумке лежала пластиковая бутылка с текилой, напитком цвета мочи. Не долго думая, я откупорил драгоценный бутылёк и сделал три больших глотка подряд, и едва успев завернуть крышку, как по трахее и пищеводу прокатилась теплая волна. Поскольку желудок мой пустовал уже несколько дней, опьянение наступило почти мгновенно. Мозг заволокло приятным туманом, и я без чувств рухнул навзничь.
Глава восьмая
ПИРШЕСТВО РОБИНЗОНА
…А дни идут чередом, день едим, а три пьем,
мы, в общем, весело живем,
хотя и дождь за окном…
В.Цой— Предлагаю остановиться и отдохнуть, — подкинул идею Серафим. — Мне, старику, за тобой не угнаться…
Ангел выбрал удачное время для отдыха. Чтобы там ни бухтел Серафим про не поспевающую старость, но и молодость порядком устала и требовала покоя и пищи. Я развалился на траве и вытянул ноющие от усталости ноги. Настроение было бодрое. Серафим, похоже, тоже находился в хорошем расположении духа. Вообще-то, как я уже понял, Серафим нервный тип, таких лучше лишний раз не раздражать. Хоть он и числился ангелом-хранителем, но почему-то мне хотелось его должность или звание поставить в кавычки.
— Серафим!
Молчание. Я позвал снова:
— Серафим!
— Отстань, человече, я думаю!
Я решил не злить ангела, а последовать его примеру. Но мне совершенно не думалось, в голове было пусто. Я задремал. Прошло совсем немного времени, и я открыл глаза.
— Серафим! — позвал я ангела.
Потянувшись, я продолжил:
— Серафим, ты же был человеком?
— Был.
— А кем, если, конечно, не секрет?
— Важным сеньором. Меня даже придворные министры боялись. Иной раз как сверкнешь очами на какого-нибудь из этих пройдох, так он сразу побледневший с галопа на цыпочки переходил. Первый министр считал за честь по самым важным вопросам советоваться со мною.
— О как! Прямо уж и первый министр? — с напускным недоверием спросил я.
Серафим гневно засопел. Видимо, умаление ангельского достоинства он считал страшным грехом.
— Ну, верю, верю, — примирительно сказал я.
— Нигилист и революционер, — обозвал меня обиженный ангел.
Серафим сумел меня заинтриговать; он напоминал рыбака, ловящего на блестящую приманку глупую рыбу.
«Вот интересно, а кем на самом деле был этот прохиндей?» — подумал я.
— Великим инквизитором, — мрачно отозвался ангел-хранитель.
Не знаю почему, но я поверил ему сразу. Было в его манерах нечто такое, что вызывало доверие к этому странному утверждению. Хотя удивительно: был инквизитором, а стал ангелом-хранителем.
— Жизнь полна метаморфозами, — заметил я, — сегодня ты гадкий утёнок, а завтра прекрасный лебедь, грациозно скользящий по озеру. Но всё равно жизнь преподносит свои сюрпризы. Казалось бы, чему ещё удивляться? А нет! Век живи, век учись, ибо фантазия судьбы безгранична в своих проявлениях.
Серафим никак не отреагировал. И я продолжил:
— И как же так случилось, что гнусный палач, садист и коварный ханжа превратился в благороднейшего защитника сирых и убогих? — спросил я Серафима. Тот, видимо, насупившись, промолчал. — Поаплодируем нашему дорогому Серафиму, лучшему другу и покровителю Д. Бруно, Г. Галилея и Н. Коперника!
Надеюсь, теперь мой ангел понял, что я тоже могу быть злым, как дикая собака Динго, и злопамятным, подобно сиамской кошке.
Я демонстративно похлопал в ладоши. Серафим последовал примеру мифического Зевса Пантократора и выпустил в меня молнию.
— Ай! Ой! — взвизгнул я и отбежал, почёсывая дымящийся зад. Было больно.
— Если бы не знал тебя ещё с детства, точно бы сейчас согрешил. Сжёг бы хмыря, — прорычал ангел. — Пёс неблагодарный!
Я обозлился. Мало того, что Серафим достаточно жестоко подтрунивал надо мною, он еще заимел препоганую привычку метать молнии. Я уж было решил, препоясав свои чресла, перейти от слов к делу, и дать ангелу хорошую взбучку, но вовремя остановился, догадавшись о разнице весовой категории. Мы разбежались по разным углам, точно боксёры по окончании очередного раунда.
Немного погодя до меня дошло, что после такой ссоры наши пути-дорожки разойдутся, и каждый продолжит свой путь по отдельности. Но перспектива остаться одному в этом безлюдном месте, где не встретишь ни одной живой души, меня не радовала, мысль о возможном одиночестве тяготила. Я огляделся, но злобствующего ангела нигде не заметил. В мрачном расположении духа я уселся под большой яблоней и стал думать, уподобившись великому англичанину. Но ничего путного в голову не лезло, поэтому я плюнул и двинулся в путь.
Чем дальше шёл, тем больше мне нравилась прогулка в гордом одиночестве. Предоставленный самому себе, я почувствовал прилив сил и вдохновения. Жизнь стала казаться отличной штукой…
Очнувшись, я, первым делом, утрамбовал в сумку всё, что можно было унести. Голова предательски гудела и кружилась, а живот сводило от тошноты. Я уже пожалел, что так необдуманно приложился к бутылочке.
Нужно было спешить. Прикинув, что перевалило за третий час и скоро стемнеет, я пополз к выходу. Вскоре, опять наткнувшись на мертвого толстяка. И тут я понял, что не смогу снова перебраться через него. От нахлынувшего ужаса и отвращения у меня временно помутился рассудок. Задыхаясь от злобы, брызгая слюной, я крыл матом на мертвеца, будто он был виноват, что преградил мне путь! Боясь к нему прикоснуться, я как полоумный принялся кидать в него мерзлые помидоры и огурцы. Понятное дело, труп не повел ухом и не пошелохнулся, чтобы посторониться.
Истерика закончилась одновременно с моими силами. Привалившись к ножке одного из кресел, я некоторое время сидел в полной прострации — ни мыслей, ни эмоций — потом поднялся, с полным безразличием перебрался через мертвеца и стал спускаться к выходу.
Возле самого выхода я задержался. Я решил посмотреть по сторонам: вдруг что-нибудь найду полезное. И не зря. В самом начале салона царил полный кавардак. Поначалу, очутившись в самолете, я растерялся и не обратил внимания на одеяла, разбросанные по всему салону. Это, в общем-то, объяснимо: поначалу я жутко трусил и с испугу не понимал и не видел того, что нужно было понимать и видеть. Много за один раз мне было не унести, поэтому, взяв ближайшее одеяло и положив его в сумку, я в последний раз осмотрел салон. Со мной часто бывало: собрав чемодан или рюкзак и думая, что все вещи уложены, я замечал вещичку, которая была на виду, но оказывалась забытой.
