Григорий Карев - Твой сын, Одесса
— Ты что, Капитан? Может… может, вправду задание имеешь?
Яша со всей силы сжал его локоть, рывком приблизил к себе:
— Ша, пижон! Об этом ни одна живая душа знать не должна! Понял?.. И ничего я тебе больше говорить не стану.
Потом шепотом:
— Если хочешь полезным быть, держись меня. Понял? Верные хлопцы нужны.
Фимка прикусил тонкую губу:
— Брешешь? На пушку берешь?
— Моря б мне век не видать, если брешу.
— Смотри, Яшка, обманешь — сам погибну, но тебе горло вот этими перегрызу, — Фимка оскалил крепкие и острые зубы.
— Хватит дурить. Помнишь, на шаланде:
Мы клянемся любимой Отчизне:
Расстояньям и тьме вопреки…
— Помню, — подхватил Фимка, поднимая кулак:
Будут светочем в море и в жизни
Лишь советской земли маяки!
— Смотри, Фимка! Это уже не игра.
— Что ты, Капитан! — ударил себя кулаком в грудь Фимка. — Хочешь, я клятву кровью напишу? Хочешь?
— Не надо. Свою кровь побереги, чужой — докажи верность клятве…
— Ой, Капитан! — У Фимки сверкнули в глазах слезы. — Слышь, Капитан! Двинь меня по морде. Ну, двинь, пожалуйста! Чтобы искры из глаз…
— Тише, ты! — строго оборвал его Яша.
…Оказывается, Фимка тоже пружинкой вился. Только теперь он уже был не Фимка Бомм, а Николай Баков — жил по документам погибшего под бомбежкой соседкиного сына.
— А Ленка? — спросил Яша о Фимкиной сестре.
— Она фамилию менять не хочет, говорит: за эстонку сойду. У нас мать вправду была эстонкой.
— Как же: брат — Баков, русский, а сестра — Бомм, эстонка? Тоже мне — конспираторы!
— А она теперь уже не сестра мне. Просто — квартирантка. Бабка-то наша умерла, мы с соседкой, Баковой, жилплощадь объединили: я сыном стал, она квартиранткой.
— Другие соседи — надежные? Не продадут?
— Нет, Кухня-то на двоих была: соседка с бабкой. Теперь у нас — отдельная квартира. А во дворе меня боятся, я ведь… — Фимка запнулся, покраснел. — Я ведь в полиции работаю…
— Как в полиции? — насторожился Яша.
— Так… — чертыхнулся Фимка. — Заставили подонки полицейский участок ремонтировать. Был бы я один, веришь — не веришь, повесился бы, но руки паскудить не стал бы. Но Лена… Ей же что-то кушать надо! И так светится вся!.. Я им электропроводку оборудую… Да еще на беду приглянулся этой шкуре, Борисову. Узнал, гад, что я умею на машинке печатать, и пристал: иди да иди к нему секретарем! Как же — комиссар полиции, без секретаря не может!.. Ну, насчет секретаря — дулю с маком. А проводочку я им устрою, насидятся они у меня в темноте. Жаль взрывчатки нет, а то господин комиссар со всем синклитом взлетел бы у меня, как на Маразлиевской…
— И думать не смей проводку портить, — перебил его Яша. — Подумаешь, диверсия: пару раз полицейский участок без света останется! А тебя повесят на Новом базаре. Видел там виселицы?.. И насчет секретарства — не торопись отказываться. Может, придется еще тебе перед тем Борисовым на пузе ползать, чтобы войти в доверие. Если хочешь быть настоящим бойцом, делай не то, что хочется, а то, что надо. Понял?..
И все же пришлось ребятам для отвода глаз разыграть потасовку: со стороны поглядеть, можно подумать, в клочья разнесут друг друга. А Фимка просит:
— Капитан, ну двинь же ты меня хоть раз по-настоящему, для профилактики. Я ведь в самом деле хотел тебя укокошить.
6. Ли
Ответ от Бадаева пришел на второй день. Владимир Александрович похвалил Яшу за разумную инициативу, посоветовал передать Фимке, чтобы тот постарался привлечь к делу надежных ребят, вынужденных работать в полиции, но Яше разрешил поддерживать связь только с Фимкой. О самом Фимке — никому ни слова, только ему, Бадаеву, лично докладывать.
Петляя десятыми улицами, Яша подался в Красный переулок, к Фимке на квартиру.
Дверь ему открыла стройная голубоглазая девушка. Она совсем не была похожа на Фимку, только в манере щурить большие глаза и в робкой застенчивости угадывалось что-то общее. Когда Яша спросил Фимку, лицо девушки неожиданно преобразилось, с чуть розоватого стало матово-бледным, хотя луч солнца по-прежнему золотил ее белые прямые волосы, а голубые глаза стали холодными и зелеными, как у злой кошки.
— Вы ошиблись квартирой, молодой человек, — тихо, но твердо ответила девушка. — Никакой Фимка здесь не проживает.
Яша хотел было уже извиниться и уйти — может, действительно, спутал номер квартиры, а расспрашивать девушку не решался, но, снова взглянув на нее и увидев плотно сомкнутые тонкие чуть вздрагивающие губы, точь-в-точь как у Фимки, когда тот сердился, спросил напрямик:
— Но вы же — Лена? Вы — Лена Бомм, Фимкина сестра?
Темные шнурочки бровей вздрогнули, глаза девушки потеплели, снова стали голубыми. Она шмыгнула мимо Яши, закрыла дверь на задвижку, повернулась к нему, спрятав руки за спину.
— Да, я — Лена Бомм, квартирантка Баковых. Но…
— Ах, да! — сообразил, наконец, Яша. — Мне Николай Баков, сын вашей хозяйки, как раз и нужен.
Лена снова сердито нахмурила бровки:
— Так кто же вам нужен?
— Фимка Бомм, — рассмеялся Яша, поняв всю глупость своего поведения.
Лена тоже еле заметно улыбнулась.
— Кто вы? Откуда вы знаете Фимку?
Яше никогда в жизни еще не приходилось так близко и так серьезно разговаривать с девушками: к одноклассницам он относился снисходительно-пренебрежительно, как все мальчишки к девчонкам-сверстницам; в спецшколе их вообще не было… Яше вдруг стало неловко, он смутился, вспыхнул. Это продолжалось одно мгновение.
— Я — Фимкин товарищ. Гордиенко моя фамилия.
— Гордиенко? Ах, это вы и есть Яшка-Капитан?
Она улыбнулась смелее, доверчиво и просто, но вдруг спохватилась, прикусила нижнюю губку и погасила улыбку:
— А я вас за провокатора приняла. Мне все доносы на Фимку чудятся. Думала, кто-нибудь уже капнул, вот вас и подослали.
Она не выдержала, засмеялась громко и откровенно, как смеются после нервного напряжения:
— Пойдемте в комнату. Фимка сейчас должен прийти. Рад вам будет очень. Он так много о вас говорил… Да снимите свою кубанку. И перестаньте хмуриться…
Все еще смеясь, она схватила Яшину кубанку и буквально втащила Яшу в комнату, пододвинула стул:
— Нет, лучше садитесь на диван. Да перестаньте вы хмуриться, бука. Мне, честное слово, интересно с вами познакомиться. Хотите, я вас чаем напою?.. Ну, хотите? У нас есть еще грузинская настоящая заварка, бабушкина.
Нет, Яша совершенно не умел ни разговаривать, ни держать себя с девушками! Его смущали и ее смех, и суета, и то, что они были вдвоем в квартире, и то, что она была вся какая-то светлая, хрупкая, и то, что она из отчужденной, замкнутой, почти враждебной стала вдруг такой ласковой с ним, внимательной и доброй, будто давным-давно знала и ждала его. Он сидел на старом диванчике, боясь шелохнуться, чтобы не показаться неуклюжим, боясь проронить слово, чтобы не сказать что-нибудь грубое, неуместное. Наконец, взял себя в руки, осмелел:
