Григорий Карев - Твой сын, Одесса
— Ай-яй-яй! — озорно и щедро звенит ветер…
Холодная капля, сорвавшись с кубанки, протекает за шиворот — Яша просыпается. Даже перед самим собой ему неловко, почти стыдно за сон. Подумаешь, что он — девчонок не видал! И сразу же ругает себя: ах, турок! Слопал вчера все девчонкины припасы. Теперь, небось, сидят с Фимкой голодные. Сейчас же пойти раздобыть каких-нибудь харчей и отнести. А где ты их теперь раздобудешь? В магазинах пусто. К рынку не подступиться, на все сумасшедшие цены. Кругом — голод. Вот разве что у мамы. Конечно, у нее не бог весть какие запасы, но картошки и бураков они с Нинкой натаскали из-под Жеваховой горы в дни обороны. Если маме объяснить, что, мол, остались двое без родных, в чужом городе, с голоду, мол, пухнут… Мама, добрая, поймет. Она такая, что последним поделится. И Яша живо представил себе, как Матрена Демидовна снимет очки, близоруко прищурит большие черные глаза, сложит на груди усталые руки и укоризненно покачает головой: «Другие в дом тащут, а ты все из дому… Ну, да возьми уж, возьми котелочек картох, раз уж такая незадача… Да бурачков пяток, да морковки. Сырой морковки погрызть и то червяка заморить можно…»
Пожалуй, сегодня поездов больше не будет. А сидеть под моросью одному, может, и небезопасно, еще патруль, чего доброго, привяжется. Надо идти, рассуждает Яша. А дрема снова морит его, склеивает веки, окунает в забытье.
— Эй, чистильщик! Наведи-ка лоск, — трогает кто-то за плечо. Яша и не заметил, как подошел к нему человек, как поставил ногу на рундучок.
Раскрыл глаза. Смотрит: огромный разбитый ботинок под самым носом. Уж видывал Яша стоптанные, и рваные, и разбитые ботинки. Но такой впервой довелось — задники выкривлены, будто нарочно их на колодке корежили, от подошвы — только потертые ранты остались, да и те проволокой к носкам прикручены, чтобы ненароком не потерялись, а верх — латка на латке. Ну прямо-таки прахом рассыпается ботинок. И залеплен грязью так, что на ботинок вовсе не похож!
Яша взглянул вверх. Перед ним стоял пожилой, заросший седой щетиной человек в мокром парусиновом дождевике и синей фуражке железнодорожника. Из-под лохматых бровей пытливо смотрели карие глаза.
— Да тут чистить нечего, — растерялся Яша. — Да и погода!
— Ладно. Мокрый — дождя, а нагой — разбою не боится. Чисть, коли велят.
Яша соскреб щепкой грязь. Зябко поежился — под бушлат, к самым подмышкам, заполз сырой холод. Начал вытирать ботинок влажной тряпицей. Леший его знает, пристанет ли крем к мокрой коже. Но чистить надо — может, провокатор какой, опять проверяет, как тот локотенент. Яша локтем тронул брючный карман — лежит ли там финка на всякий случай.
— Вижу, не по своей воле сидишь ты здесь, парень, — тихо сказал железнодорожник.
Яша похолодел, чуть щетки из рук не выронил: «Провокатор!..» Надо улучить момент, выхватить финку, пырнуть снизу в самое брюхо и — кубарем в заросли Куликового поля. Только бы засады не было… Неужели он один взять меня решил?!
— Кто тебя послал сюда, не спрашиваю, мне-то знать ни к чему, — еще тише продолжал седой. Вынул из кармана пустой прокуренный мундштук, пососал. — Только передай тем, кто тебя посадил, что из Бухареста в Одессу должен выйти спецпоезд, в классных вагонах — немецкие и румынские офицеры, полицейские чины, судьи, новые правители города едут…
Яша постучал щетками по ботинку, приглашая клиента сменить ногу. А если не провокатор? Если вправду кто из железнодорожников помочь хочет?.. А если полицейские подослали?.. Стараясь не выдать своего волнения, Яша безразлично, будто не слышал приглушенного голоса клиента, начал очищать от грязи второй, такой же разбитый, скрученный проволокой ботинок.
Мимо, нахлобучив суконную шапку на самые глаза, торопливо просеменил какой-то румынский чин в куцей шинелишке.
— Ты, чертенок, взялся, так драй на совесть, чтоб блестело… чтоб сияло, как… — заплетая языком, словно пьяный, рявкнул клиент. — Я с-сегодня г-гуляю… У меня, может, с-семейное торжество. Может, престольный праздник у меня… инди… индивиду… индивидуйный праздник, может быть…
Он покачнулся и громко икнул. Но, как только румын скрылся за оградой привокзального скверика, снова глухим шепотом:
— Впереди пустой состав погонят. Запомнил?.. Приказано — встречать с оркестром. Так, может, ваши встретят?..
Яша молчал.
— Ты вправду глухой? — рассердился железнодорожник. — Или не веришь мне?
— Откуда вы узнали о поезде? — не поднимая головы и не переставая работать щетками, тихо спросил Яша.
— Работаю слесарем-сантехником на вокзале. В кабинете начальника отопление к зиме ремонтирую. Слышал, как начальник своему помощнику свежую депешу читал. Я сам из Молдавии, румынский малость знаю.
Надраив суконкой латаные-перелатаные ботинки до блеска ярого, Гордиенко лихо выстучал щетками чечетку, церемонно протянул руку:
— Две леи, пан клиент.
— Ты слышал, что я тебе сказал? — спросил седой.
— Две леи, пан клиент, и — вы меня не видели, я — вашего пьяного бреда не слышал, — безразлично отрезал Яша и нахально протянул руку к самому лицу седого.
Лохматые брови насупились, потом вздрогнули и разгладились. Под ними тепло блеснули карие глаза. Седой распахнул дождевик, порылся в карманах:
— Да тут блеску-то на пол-леи, не больше.
Но у Яши не было охоты заводить лишний разговор — а вдруг действительно провокатор?.. Он резко поднялся со стульчика:
— Гоните две леи по таксе, а то попрошу господина полицейского. Тоже мне — пижон!
Седой ткнул Яше какую-то бумажку:
— Сдачи не надо! Знай Железняка, сегодня он гуляет!
— И будьте вы мне здоровы, господин клиент, — мило улыбнулся Яша, засовывая бумажку в карман. — Одесский блеск! Самый шикарный крем! Спешите, господа, заиметь одесский блеск. На две леи блеска, на мильон удовольствия!
Широко расставляя ноги, шлепая надраенными и разбитыми в прах ботинками по лужам, клиент поплелся через площадь, бормоча что-то про Дуньку, которую он пришибет, если она не вздует огонь в честь его праздника.
8. Неожиданное возвращение
Два раза в неделю, по средам и субботам — базарным дням, из катакомб приходил связной за информацией. Самому Яше разрешалось ходить в катакомбы только в случаях крайней необходимости. Из оставленных в городе разведчиков никто, кроме него, ни запасных ходов в катакомбы, ни пароля не знал. Связной был вчера вечером. Значит, ни сегодня, ни завтра он не придет. А то, что рассказал ему седой железнодорожник, Яша считал сведениями особо важными. По его мнению, то и был тот случай, когда надо было самому идти в катакомбы.
