Марджори Ролингс - Сверстники
– Ну, не чудно ли… – сказал он.
Джоди сел рядом с матушкой Форрестер. Она раскладывала мясо по тарелкам и вдруг заплакала.
– Я ведь и его присчитала, как всегда. О господи боже мой, я ведь и его присчитала!
– Ладно, ма, Джоди съест его долю и, может, вырастет с меня ростом. Как, мальчуган? – сказал Бык.
Семейство встряхнулось, взяло себя в руки. Несколько минут они жадно ели. Затем ощутили тошнотворную пресыщенность и отодвинули тарелки.
– Не до посуды мне сегодня, да и вам тоже. Свалите её в кучу, подождет до утра, – сказала матушка Форрестер.
Стало быть, избавление придёт завтра утром. Она посмотрела на тарелку Джоди.
– Ты ни хлеба не ел, ни молока не пил, – сказала она. – Что в них неладно, мальчуган?
– Это для оленёнка. Я всегда оставляю ему часть моего обеда.
– Ах ты бедненький, – сказала она и снова заплакала. – Мой мальчик так хотел увидеть твоего оленёнка. Уж сколько он о нём говорил, говорил. «У Джоди теперь есть брат», – сказал он.
Джоди почувствовал, как к горлу подкатывает противный комок, и судорожно сглотнул.
– Я потому и пришёл к вам. Чтобы Сенокрыл дал ему имя.
– Ну что ж, – сказала она, – он назвал его. Когда он говорил о нём в последний раз, он дал ему имя. Он сказал: «Оленёнок так задорно держит свой хвост. Хвост оленёнка всё равно как маленький белый флажок. Если бы у меня был оленёнок, я бы назвал его Флажком. Я бы называл его оленёнок Флажок».
– Флажок, – повторил за ней Джоди.
Казалось, ещё немного – и он не выдержит. Сенокрыл говорил о нём, дал оленёнку имя! Радость в нём смешалась с горем, и утешала, и была невыносима.
– Пожалуй, я пойду покормлю его. Пойду покормлю Флажка, – сказал он.
Он соскочил со стула и вышел во двор с чашкой молока и преснушками. Сенокрыл, казалось, был рядом, был живой.
– Ко мне, Флажок! – позвал он.
Оленёнок подбежал к нему, и Джоди показалось, что он знает своё имя, пожалуй, даже всегда знал его. Он размочил преснушки в молоке и стал кормить оленёнка. Мягкий, влажный нос тыкался в его ладонь. Он пошёл обратно в дом, и оленёнок последовал за ним.
– Оленёнку можно войти? – спросил он.
– Пусть входит и будет своим.
Джоди чинно уселся в углу на трёхногий табурет Сенокрыла.
– Ему будет приятно, ежели ты посидишь с ним сегодня ночью, – сказал папаша Форрестер.
Так вот, значит, чего от него ожидали.
– Да и негоже было бы хоронить его утром без тебя. У него не было друзей, один только ты.
Джоди отбросил свою тревогу за мать и отца, словно вконец изодранную рубаху. Перед лицом таких серьёзных обстоятельств это было неважно. Матушка Форрестер ушла в спальню сидеть у постели покойного. Оленёнок ходил по комнате, обнюхал мужчин одного за другим, потом подошёл и лёг рядом с Джоди. Дом осязаемо наполнила тьма, добавочной тяжестью ложась на сердце. Они сидели, окутанные густым облаком скорби, разогнать которое мог только ветер времени.
В девять часов Бык пошевелился и зажёг свечу. В десять часов во дворе раздался цокот копыт. Это был Пенни на старом Цезаре. Он бросил поводья на шею лошади и вошёл в дом. Папаша Форрестер поднялся и как глава дома приветствовал его.
Пенни обвёл взглядом мрачные лица вокруг. Старик указал на приоткрытую дверь спальной.
– Младшенький? – спросил Пенни.
Папаша Форрестер кивнул.
– Уже… или только отходит?
– Уже.
– Этого я и боялся. Мне так и подумалось, что Джоди задерживается из-за этого.
Он положил руку на плечо старика:
– Я вам сочувствую.
Он обошёл мужчин одного за другим, здороваясь. Он прямо посмотрел в лицо Лему,
– Здравствуй, Лем.
Лем медлил.
– Здравствуй, Пенни.
Мельничное Колесо подал ему свой стул.
– Когда это случилось? – спросил Пенни.
– Сегодня на рассвете.
– Мать зашла к нему спросить, не позавтракает ли он немножко.
– Он дня два лежал, маялся, и мы хотели послать за доктором, да он вроде как пошёл на поправку.
Поток слов хлынул на Пенни со всех сторон. Облегчение, которое приносили слова, омыло и очистило разраставшуюся рану. Он слушал внимательно, время от времени кивая головой. Он был маленькой несокрушимой скалой, в которую могли ударять волны их горя. Когда они выговорились и замолчали, он рассказал о своих собственных утратах. Это звучало напоминанием о том, что жизнь никого не щадит. Что выносят все, может вынести каждый. Он разделял их скорбь, и они становились частью его самого, и сочувствие чуть-чуть рассеивало их горе, разрежало его.
– Джоди, быть может, захочет побыть с ним немного? – сказал Бык.
Джоди обуял панический страх, когда они привели его в спальню и повернулись уходить. Вот сейчас они прикроют дверь. Кто-то сидел в дальнем тёмном углу комнаты – тот самый, кто рыскал по зарослям в ту ночь, когда отца укусила змея.
– А что, если Флажок тоже придёт, это можно? – спросил он.
Они рассудили, что это вполне допустимо, и оленёнка привели к нему. Джоди сел на краешек стула. Стул ещё хранил тепло тела матушки Форрестер. Он скрестил руки на коленях. Затем взглянул мельком на лицо, лежавшее на подушке. На столе, в изголовье кровати, горела свеча. Когда пламя мигало, ему казалось, будто ресницы Сенокрыла трепещут. По комнате бродил лёгкий ветерок. Простыня колыхалась, и казалось, будто Сенокрыл дышит. Через некоторое время его страх улёгся, и он уселся на стуле поудобнее. Когда он совсем откинулся на спинку стула, Сенокрыл показался ему немножко знакомым. Но это не Сенокрыл лежал перед ним, с запавшими щеками, под светом свечи. Сенокрыл ковылял сейчас там, в кустарниках, и у его ноги шёл енот. Вот сейчас он войдёт в дом своей переваливающейся походкой, и Джоди услышит его голос. Он украдкой взглянул на скрещенные, кривые руки. Их неподвижность была неумолима. Он беззвучно заплакал про себя.
Колеблющийся язычок свечи нагонял дремоту. Его глаза слипались. Он встряхивался, но наступила минута, когда его глаза закрылись и не открылись. Смерть, тишина и сон слились воедино.
Он проснулся при дневном свете, с каким-то тяжёлым чувством. Откуда-то доносился стук молотка. Кто-то уложил его поперёк в ногах кровати. Сон мгновенно слетел с него. Сенокрыла не было. Он соскочил с кровати и выбежал в большую комнату. Она была пуста. Он вышел во двор. Пенни приколачивал крышку на свежем сосновом ящике. Форрестеры стояли вокруг. Матушка Форрестер плакала. Никто не заговорил с ним. Пенни загнал последний гвоздь.
– Готовы? – спросил он.
Они кивнули. Бык, Мельничное Колесо и Лем вышли вперёд.
– Я донесу его один, – сказал Бык.
Он вскинул ящик на плечо. Папаша Форрестер и Говорун отсутствовали. Бык тронулся в направлении южного хэммока. Матушка Форрестер последовала за ним. Мельничное Колесо взял её руку. Остальные потянулись за ними. Процессия медленно подвигалась к хэммоку. Джоди вспомнил, что у Сенокрыла были там качели на виноградных лозах, под живым дубом. Папаша Форрестер стоял возле дуба. В руках у него была лопата. Свежевырытая яма зияла пустотой. Насыпанная холмиком земля возле неё была черна от перегноя. На рассвете в хэммоке было светло: восход протягивал сверкающие пальцы параллельно земле и одевал её своим блеском. Бык снял с плеча гроб и осторожно опустил в яму. Затем отступил назад. Форрестеры медлили.
