Юрий Куранов - Избранное
— Я не курю, — сказал Олег.
А Енька вытащил папироску и принялся разминать ее и усиленно на нее смотреть. Митька сунул папироску в рот, спрятал пачку и вынул из кармана револьвер. Он навел револьвер на Еньку и сказал:
— Ну…
— Ты чего? Я ничего, — попятился Енька. — Чего я тебе? — И Енька еще попятился.
Митька нажал курок, из револьвера ударило пламя. Пламя ударило и осталось гореть, как свечка. Митька поднес дуло к Енькиной папироске:
— Прикуривай.
Наташа захохотала.
Олег улыбнулся.
Енька прикурил.
Митька тоже прикурил. Он повертел револьвер в руке и протянул его Еньке:
— Надо? Отличная зажигалка.
Енька смотрел на револьвер и облегченно улыбался.
— Бери, — сказал Митька и вложил револьвер Еньке в ладонь.
— Спасибо, — сказал Енька.
И хотя папироска у Митьки дымилась, он снова полез в карман и вытащил другую зажигалку, плоскую. Митька еще раз прикурил, с усмешкой посмотрел на всех.
— Ну ладно, увидимся, — сказал он и пошел к дому.
Каждый взял на Санькином огороде по три ряда, и пошли прямо от сарая лицом к полю, поблескивая тяпками. Наташа и Олег переговаривались. Енька молчал. Он работал какой-то маленький, словно у него не то что-то отобрали, не то поймали где-то да так и не ударили.
Полуднело. Люди шли на обед. Впереди семенила старуха Епифаньева. За ней бежала кошка. За кошкой двигалась Калина и следом Санька.
Митька стоял на крыльце. Он заложил руки в карманы и смотрел на идущих. Калина увидела его, вся вскинулась, вспыхнула лицом и крикнула:
— Митя-а!
Она подняла руки, закинула голову и с ликующими глазами, ликующим ртом хватая на бегу воздух, бросилась к дому. Она грудью отшвырнула калитку, взбежала на крыльцо и раскинула руки. Митька молча ударил ее кулаком в лицо. Калина спиной упала на землю. Она съежилась на земле и вскочила. И снова кинулась к Митьке.
— Шкура! — сказал Митька и второй раз ударил ее кулаком в лицо.
Калина опять упала. И опять вскочила. И снова бросилась к Митьке.
Митька ударил еще.
— Шлюха! — сказал он и плюнул.
Калина рухнула лицом вперед и некоторое время лежала.
Старуха Епифаньева, подобрав подол, спешила к своему дому и мелко крестилась. Санька вскрикнула, вбежала в ограду и выскочила на огород. Она увидела на огороде людей и опять вскрикнула, скрылась в избу. Мария стояла на крыльце, смотрела, заложив руки за шею. Енька продолжал окучивать. Олег стоял и сжимал рукоятку тяпки. А Наташа присела, будто ее били по ногам, прижала к лицу руки и кусала пальцы.
— Шлюха! — сказал Митька и спустился с крыльца. — Стерва!
Калина подняла мокрое багровое лицо и тихо сказала:
— Митя…
Митька одной рукой взял ее за волосы, поднял с земли, посмотрел на нее, плюнул в лицо ей и ударил.
— Митя! — закричала Калина. — Я ведь баба! Баба я! За что ты меня? Бей, Митя! Ой, больно! Бей, Митя. Баба ведь я. Больно мне, прости меня, стерву проклятую.
Митька выше поднял ее за волосы и, растягивая губы, глядя в глаза ей, говорил:
— Я много вас таких видел. Шкур. Шлюха барабанная. Думаешь, я жить с тобой буду? Я с тобой, как со всякой шлюхой, три дня пересплю. Ух, гадина…
И Митьку затрясло.
— Митенька, Митя, — говорила Калина. — Стерва я. Пожалей меня, Митя! — завопила она. — Баба ведь я несчастная, ты же знаешь. Ох, Митя…
Она хотела обнять Митьку.
Но Митька выше поднял ее за волосы, как бы поставил, чтобы она стояла. И потом он ударил ее сапогом.
Калина раскинулась и полетела на колодец. И Олегу показалось, что у нее отлетели руки и ноги. Калина лежала спиной на колодезном срубе, смотрела в небо и улыбалась, будто Митька стоял рядом и не бил ее только что по голове.
А Митька повернулся и ушел в избу.
И потом Калина пошла в избу. Под вечер она вышла с коромыслом, отправилась на Санькин колодец за водой. И слышно было, как она в ограде говорила Саньке:
— Митька приехал. Митя приехал.
Набрала воды. Поставила ведра на землю. Вышла на огород. Она посмотрела на всех улыбающимся багровым лицом.
— Митька приехал, — сказала она и поклонилась всем.
10Митька уехал через три дня. Он вышел за ограду с медалью, с мешком и в пилотке. И Калина пошла провожать его.
— Ладно. Не надо, — сказал Митька, — сам дойду.
— Митя, провожу я тебя, — попросила Калина.
— Сам дойду, — утвердил Митька. — И не жди меня больше. Убьют не убьют — не вернусь. Живи.
— Митя… — сказала Калина.
— Иди в избу.
Калина повернулась и пошла в избу.
Из окошка выглянула старуха Епифаньева.
— Опять, что ли, Митя, на войну пошел? — спросила она.
— Пошел, — сказал Митька.
— Увидишь там Ивана, скажи, чтобы скорей домой ворочался. Костюм я ему хороший выменяла. Да и сама ждать затосковалась. Жить, скажи, уж тяжко мне. А пока не придет, умирать не буду.
Из села по деревне шествовал Бедняга. Он тащил подмышкой большую фанеру, прибитую к длинному колу. Бедняга издали увидел Митьку и хотел свернуть на огороды.
— А ну, Бедняга, иди-ка, покурим — сперва мои, потом твои! — крикнул Митька.
Бедняга подошел и поклонился Митьке:
— Со счастливым, как говорится, возвращением. — Бедняга потрогал пальцем на груди Митькиной медаль и пропел: — Ишь ты, как горит, любезная, чистое солнце.
— Что это у тебя? — сказал Митька и взял из рук Бедняги фанеру, на одной стороне которой было что-то написано красными буквами.
— Это я, Митя, в милиции теперь работаю. Начальник Па́риков взял меня за слабость здоровья и за усердие. Вроде бы как я в конюхах да в пожарниках теперь. По совместительству. А бабы, ведь они что, стервы. Государственную значению им в голове не просветить. Берут воду из озера, и все. Кто огород польет, кто постирает: вода, она, вишь, мягкая здесь в озере. А воде убыток. Вдруг пожар, и залить нечем. Вон в прошлом годе бабы, можно сказать, весь скотный двор в колхозе спалили. Спасибо, я, миленький, в набат постучал. Да человека того, поджигателя, поймал тут же. Все тушат, а я ловить побежал. Спит он, гляжу, под кустом неподалеку. Я и хвать его.
Митька повернул к себе фанеру исписанной стороной.
— «Воду в етом озере брать дли всяких нужд строго воспрещается», — прочитал Митька. — Ну и сволочь же ты, Бедняга! — сказал Митька. — Фрицев на тебя нет, а руки марать неохота.
— Я ведь, Митя, для колхозного дела стараюсь. Можно сказать, строй государственный поддерживаю, — сказал Бедняга ласково.
— Спасибо за письмишки, — сказал Митька.
