Юрий Куранов - Избранное
— Санька, Санюшка, брось-ко ты, милая. Вернусь ведь. Не один же я на войну иду. Ну-ка если все реветь начнут? Смотри, никто не плачет. Санька, ну… Вернусь ведь я, пожалуй, оттуда…
Вокруг по всем дворам люди вышли из домов и стояли как на страже.
Саня подняла с земли мокрое белое лицо. Она посмотрела на Андрея и спрятала лицо у него в коленях. И опять завсхлипывала.
Под вечер Олег и Енька шли к мельнице. Бедняга все сидел на завалине и курил газетную цигарку. Он увидел ребят, затоптал окурок и улыбнулся.
— Иди-ко, иди сюда, — сказал он Олегу.
— Вот тебе, — сказал Енька и показал Бедняге кукиш.
Из-за деревни быстро пришел конский топот. На черном длинноногом коне влетел в улицу Митька, муж Калины. Он был высокий, плечистый, в подпоясанной широким армейским ремнем рубашке, и на его красивом лице плясала какая-то остервенелая улыбка. Митька осадил коня и поехал шагом.
— Ну что, Бедняга, на войну пойдем? — сказал он, подъезжая.
— Кто повоюет, а кто поболеет, — сказал Бедняга.
— Что же это, стариком годов через десяток станешь, а ни на одной войне не был, — сказал Митька.
— Здоровьице-то у меня, сам знаешь, что твоя соломина, — пропел Бедняга. — Да и стар я уж стал, старик совсем.
— На таких стариках — рожь молотить, — засмеялся Митька.
— Садись, Митька, муж красивой бабы, — сказал Бедняга, — давай покурим, сперва твои, потом мои.
— На, покури, сперва мои, потом свои, — сказал Митька. Достал из кармана пачку папирос и одну швырнул Бедняге.
Митька спрятал пачку в карман и поскакал к дому.
Бедняга подобрал папироску и засунул за ухо.
Над озером спускались сумерки. Гуси разошлись по домам. Мельница длинно чернела в небе на фоне зари. За мельницей вдоль горизонта берегом шла в легком платье девочка. Она двигалась как язычок легкого голубого пламени. Она не склонялась за цветами, шла медленно, опустив голову.
— Не Наташа? — сказал Олег.
— Наташка так не ходит, — сказал Енька. — Это Зина.
Зина уходила в поле стороной от мельницы.
— Ты чего же это, тебя нет? — крикнула от мельницы Наташа.
— Война началась, — сказал Енька. — Мы по деревне ходили.
— А я тебе молока принесла да шанег. И целый день вот на мельнице сижу.
— Война началась, — сказал Олег.
— Молоко пить будете? — спросила Наташа. — Шаньги-то я сама съела, пока ждала.
— Какое тут молоко, — сказал Енька. — Зинка-то что, с тобой пришла?
— Нет, сама она. Да и все одна стороной ходит.
— Давайте играть в прятки, — сказал Олег.
— Давайте, — согласилась Наташа.
— Вот ты и ищи, — сказал Енька. — А мы побежали прятаться. Закрой глаза и считай до двадцати.
Енька спрятался за мельницей, а Олег в траве у берега.
Потом прятались Енька и Наташа. Они залезли под мельницу.
Ветер уже лег, но мельница потихоньку похрустывала, остывая в прохладе вечера. За полем в небе обозначились первые звезды. Олег искал Еньку и Наташу вдоль берега.
— Ходит, — сказала Наташа.
— Пусть ходит, — сказал Енька. — Пусть поищет.
Потом Олег поднялся в мельницу.
— Страшно там, поди, да темно, — сказала Наташа.
— Тише ты.
Олег остановился на пороге, пошел по половицам, и шаги его скрипели над головой, Олег обошел углы и полез по внутренней лестнице.
— А какая война, Ень? — шепотом спросила Наташа.
— Германская.
— Так это далеко.
— Далеко, конечно, да все равно война.
— И к нам придет?
— К нам не придет, мы далеко. Да и маленькая она, Германия.
— Злая она, видно.
— Ага.
— Страшно мне. — Наташа взяла Еньку за руку и прижалась к ней головой.
— Что это ты? — строго сказал Енька.
— Страшно мне.
— Ну и что же? Мне, может, тоже страшно, да я ничего.
— Нет вас тут? — громко сказал в пустой мельнице Олег.
Теперь прятались Наташа и Олег.
В стороне стояла далеко вытащенная на берег лодка. Олег спрятался за лодкой, Наташа — рядом с ним.
Звезды уже налились и мерцали низко над озером, На деревне слышался говор. Несколько голосов в разных концах пели разные песни. Доносился глухой шум, словно деревня собиралась в дорогу.
— Не спят, — сказал Олег.
— Ага, — сказала Наташа.
— И звезда над деревней горит.
— Низкая какая и большая.
— Я еще больше видел.
— Страшно, — сказала Наташа.
Из-под лодки кто-то опрометью бросился, нырнул в воду и поплыл. Наташа вскрикнула, схватила Олега за руку и прижалась к нему.
— Что ты, что ты? Это крыса, наверное, — сказал Олег.
— Страшно мне, — сказала Наташа.
— Ну, не бойся.
Енька от мельницы шел к лодке. Звезды начали отражаться в воде. И по тому берегу шла с поля в деревню Зина. Олег взял Наташу за руки, встал и громко крикнул:
— Здесь мы, Енька!
— Да я знаю. Я уж не ищу, — сказал Енька.
Он подошел и сел на корму лодки.
— Какая здесь игра, — сказал он. — Вот в селе, на площади… Там и за школой, и за магазином прятаться можно, и народу больше.
— Это да, — согласился Олег.
Наташа встала с земли.
— Там здорово играть в прятки, — сказала она.
— Вот там и будем после играть, — сказал Енька.
2Площадь села была забита народом и подводами. Раннее солнце низким жаром заливало крыши, и окна. Все сидели на телегах, в траве и молчали, словно слушали друг друга.
Олег вышел к площади, когда от Иртыша поднимались в село цыгане. Длинными босыми ногами ступали женщины, молодые и старые, в пылающих платьях и платках, простоволосые, сверкая черной мглою зрачков, — и молодых нельзя было отличить от старых. Их платья развевались как знамена. Быстрыми черными руками они широко размахивали в воздухе, торопливо говоря друг другу что-то, и разговор их похож был на спор. Среди них в черном пиджаке, черных брюках и высоких сверкающих сапогах важно шел бородатый громадный цыган и точным взглядом обстреливал площадь. Позади бежали дети.
Маленькая вороная цыганка подбежала к Олегу, присела перед ним, широко расставив узкие ступни, блеснула глазами и, весело оскалив белые ровные зубы, крикнула:
— Стой, поворожу!
Олег растерялся и встал.
Девочка заглянула ему в лицо и нараспев, словно пьяная, быстро заговорила:
— Стой, поворожу, золотой ты парнишка. Тыщу лет будешь жить, меня вспоминать. В голос кричать будешь, найти — не найдешь, отыскать — не отыщешь, ручку позолотить, яхонтова слова хлебнуть. Стой, поворожу! Скажу, когда на свет родился, кем был, кем будешь, кого невестой возьмешь, с кем под венец пойдешь, на кого заглядишься — в речке утопишься. Стой, поворожу!
