ТОМ ШЕРВУД - Серые братья
– Назови себя! - послышался вдруг мерный голос.
Он торопливо повернулся в сторону голоса. Молодой инквизитор стоял за кафедрой, цепко взявшись тонкими пальцами за края её бортиков, и взгляд его был подобен предгрозовой мгле.
– Я - Йорге, башмачник, ваша милость господин инквизитор!
– Запишите, - сказал стоящий на кафедре, и кто-то из сидящих за столами поспешно заскрипел плохо очиненным пером, - Йорге, башмачник, обвиняемый в ереси.
– Ваша милость! - не удержался от вскрика всполошенный Йорге, - я никогда не был еретиком! Ни словом, ни мыслью… За десять лет не пропустил ни одной службы!
– Поклянись, - бесстрастно сказал допрашивающий, - что ты не еретик.
– Но как же, ваша милость… Ведь библия нам говорит - «не клянитесь!… Ибо это - от лукавого!»
– Запишите. Обвиняемый отказался отрицать, что он еретик.
– О нет, нет, ваша милость! Я готов… Если вы приказываете… Я клянусь, что не еретик, и никогда им не был!
– Запишите. Обвиняемый нарушил требование библии «не клянитесь». Только что он доказал своё подпадение ереси мыслью и словом.
– Но как же так, ваша милость! Ведь я говорю только то, что вы мне велите!
– Ты должен признаться, что ты еретик.
Негромко скрипнула дверь. Тяжело ступая, вошёл палач. Подошёл к бочке, наклонился, с шумом и плеском смыл с себя чужую кровь, сел на плаху с воткнутыми в её края топорами.
– Как я могу признаться в таком страшном… Нет! Нет! Я не еретик!
– Запишите. Обвиняемый упорствует в признании. Ничего не остаётся, как применить к нему пытку.
– О, Господи, помоги! - заплакал и вскинул лицо к низкому каменному потолку дрожащий башмачник. - Я сознаюсь, ваша милость! Я сознаюсь. Я - еретик.
– Запишите. Обвиняемый сознался. Пытка его отменяется.
– Спасибо! Спасибо, господин инквизитор!
– Теперь тебе необходимо раскаяться, и тебя отпустят домой.
– Да, конечно! Как вы прикажете. Я раскаиваюсь в ереси. Я был еретик, но теперь я всецело раскаиваюсь.
– По закону великой святой инквизиции, раскаивающийся должен доказать свою искренность. А именно - назвать всех сообщников, - родственников, знакомых, соседей, - кто участвовал с ним в ереси или разделял его взгляды.
– Помилуйте!! Как же это?! У меня нет никаких сообщников!
– Запишите. Обвиняемый снова упорствует. Очевидно, что его раскаянье - ложно. Хуманум эст ментири* (* Humanum est mentiri (лат) - Человеку свойственно лгать.).
– Прикажете начинать? - приподнялся со своего места палач.
– Готов ли ты назвать сообщников до того, как к тебе применят пытку? - обратился инквизитор к едва стоящему на ногах башмачнику.
– Я… Ваша милость… Готов. Только мне нужно вспомнить! Мне нужно вспомнить всех разделявших мои взгляды, чтобы не назвать случайно невинных. - Йорге незатейливой смекалкой своей понял, что спастись здесь можно только лишь вооружившись тем же оружием, что и его мучители, и попытался-таки спастись: - Сколько, - медленно, слабым голосом спросил он, - еретику может быть предоставлено времени для того, чтобы он хорошо вспомнил всех?
– Всю свою жизнь еретик может и должен вспоминать о сочувствовавших или помогавших ему! - надменно провозгласил вдруг сидящий за столом человек, - единственный из присутствующих облачённый в партикулярное* (* Партикул я рное - гражданское, светское.) платье.
(Стоящий на кафедре, не удержавшись, бросил в его сторону взгляд, полный ярости, презрения и досады.)
– То есть, время на это не ограничено? - торопливо подхватил нужную мысль Йорге.
– Разумеется, нет.
– Тогда, - сказал, вытирая дрожащей рукой пот, башмачник, - заприте меня, добрые господа, и дайте перо и бумагу. Я буду старательно вспоминать.
– Запишите, - отчётливо скрипнув зубами, проговорил допрашивающий, - обвиняемый отправляется в застенок, чтобы составить список соучастников ереси.
И, порывисто шагнув с кафедры, вышел в дверь, - но не ту, через которую они недавно вошли, и на которую указывал теперь башмачнику один из инквизиторов, занявший руки свои листом чистой бумаги, пером и чернильницей, - а в другую, маленькую, почти незаметную в противоположной стене.
СТОРОЖ ИЗ ЯЩИКА
Иероним вышел в соседствующий с помещением для допросов бывший винный подвал. Следом, почти сразу же, пришёл туда и глава трибунала Сальвадоре Вадар. Рассвет уже выбелил мерцающие высоко, под далёким потолком, узкие окна, и в подвале был мягкий рассеянный полумрак.
– Блистательный допрос, Иероним, - сказал Сальвадоре. - «Поклянись, что не еретик», - и при любом ответе становишься еретиком.
– Если бы не этот тупица - квалификатор! «Неограниченное время для составления списка сообщников»! Зачем он влез в ход допроса? Узнал бы у меня наглый башмачник, что такое палач. А так - будет сидеть год, и два, и десять - и «вспоминать». Хотя… И в этом есть смысл. Пусть сидит до конца жизни.
– Ты сказал «наглый»? Что-то он мне не показался таким.
– Ни один человек на земле, - помедлив, ответил Иероним, - не должен иметь смелости смотреть в лицо инквизитору. И если кто-то не опускает глаз под моим взглядом - его немедленно нужно отдать палачу.
– А, так у вас свои счёты?
– Какие у меня могут быть с этим червём счёты? Пусть гниёт в темнице. Я уже забыл про него.
Они сделали несколько гулко прозвучавших под потолком неторопливых шагов. Остановились между колоннами. Пол здесь был разлинован кистью с известью на ровные небольшие квадраты.
– Ярд на ярд, - задумчиво сказал Сальвадоре. - В такой каморке только стоять.
– Или полусидеть, упираясь в камень спиной и коленями. Каждая минута в каморке для заключённого будет мучением. Через пару дней любой признается в ереси. И хотел бы я посмотреть на того, кто продержится хотя бы неделю.
Сальвадоре уважительно покивал. Сообщил, что известь, песок и кирпич станут вносить в подвал уже сегодня. Иероним улыбнулся одной стороной рта.
Дошли до секретного кабинета. За дверью - сверкающая чистота, образцовый порядок. Столы и диваны выкрашены поблёскивающим чёрным лаком. На жёстких сиденьях диванов - длинные бархатные мягкие тюфячки. На столах - высокие ровные столбики чистой бумаги. Дверца железного шкафа закрыта и заперта на замок.
Сальвадоре сел на малиновый тюфяк, с наслаждением вытянул ноги. Иероним отпер дверцу. Глава трибунала непроизвольно вытянул шею. В шкафу, в среднем отделении, блестели золотым блеском сложенные в столбики монеты. Много, весьма много денег. Когда молодой помощник успел? А помощник потянулся к верхнему отделению и достал с полки две толстые конторские книги.
