Александр Дюма - Мадам де Шамбле
— Господин аббат, скорее в усадьбу! Госпожа графиня умирает! Оказавшись лицом к лицу с Зоей, я попытался что-то сказать, спросить или закричать, но не смог выдавить из себя ни слова.
Я бросился к выходу, намереваясь поспешить на помощь Эдмее, как будто это было в моей власти.
Но Зоя вскричала, преградив мне путь:
— Не ходите туда! Граф сейчас у ее постели. Этот последний удар окончательно подкосил меня.
Я покачнулся и стал отступать назад, чтобы прислониться к одному из столбов, подпиравших свод, но мои колени подогнулись, я соскользнул вдоль столба и упал на каменный пол, не в силах издать ни единого звука.
На мгновение у меня мелькнула надежда, что ангел смерти поразил меня и Эдмею одновременно.
И я потерял сознание.
XLIV
Я пришел в себя, лежа в комнате аббата Клодена. Почтенный священник сидел у моего изголовья, глядя с тревогой, как я возвращаюсь к жизни, и его устремленные на меня глаза, в которых стояли слезы, были полны сострадания.
Сначала я не мог понять, где нахожусь, и не помнил, что произошло. Затем, подобно тому как свет проникает в темную комнату, когда
постепенно открывают ставни, ко мне мало-помалу вернулась память и душу захлестнула боль.
Я испустил крик, и этим криком было ее имя:
— Эдмея! Эдмея!
— Молитесь за нее, сын мой! — сказал священник. — Ее душа тоже молится за вас.
Схватив аббата Клодена за руку, я приподнялся и вскричал:
— Умерла! Эдмея умерла!
— Сегодня утром, между семью и восемью часами, когда вы присутствовали на службе, которую я проводил. Бог должен был услышать наши слова милосердия и прощения, прежде чем она вознеслась на Небо.
— О святой отец, святой отец! — воскликнул я. — Вы не знаете, что это был за ангел. Это ей следовало проявить милосердие и простить нас.
Я вскочил с постели.
— Куда вы? — спросил священник.
— Куда? Я пойду к ней. Неужели вы думаете, что я позволю похоронить Эдмею, не взглянув на нее в последний раз?
— Сын мой, — произнес аббат, умоляюще складывая руки, — ваша любовь к ней при ее жизни была греховной, и ваше присутствие у ее гроба было бы неприличным. Я умоляю вас, не ходите туда.
Я снова опустился на кровать, подавленный горем, и задумался.
Значит, этот человек, палач и мучитель Эдмеи, обобравший ее до нитки и разоривший ее, стрелявший в нее из пистолета в порыве гнева, был вправе устраивать похороны и следить за исполнением последней воли покойной, был в глазах света вправе оплакивать ее, проливая лицемерные слезы, а я, кого она еще вчера называла своим возлюбленным, своей душой и жизнью, один лишь я не мог приблизиться к ее гробу, не имел права взмахнуть буксом над ее саваном и был вынужден молча скорбеть в одиночестве!
Я лежал на постели скорчившись и горько плакал.
— Ради Бога, — обратился я к священнику, — расскажите подробнее, отчего умерла графиня? Где она сейчас, и где вы ее видели?
— Она лежала на кровати в своей комнате; на ней был утренний пеньюар, а рядом стоял тазик, полный крови, — вот и все, что я знаю.
— Вы ни о чем не спросили, ничего не выяснили, даже не вспомнив о моих страданиях и не подумав о том, что я захочу узнать все подробно, так как для меня важна любая мелочь?
— Я думал только об одном, сын мой: о том, что несчастное создание, лежащее передо мной, нуждается в милосердии Всевышнего. Я видел, как вы покачнулись и упали, я оставил вас, когда вы были без чувств, но знал, что вскоре вам понадобится утешение, поэтому я вернулся.
— Благодарю вас, отец мой. Но еще одна просьба, только одна, последняя!
— Говорите.
— Пусть Грасьен приведет ко мне свою жену. Зоя была рядом с графиней, она расскажет, как все было.
— Я здесь, господин Макс, — раздался рядом дрожащий голос, в котором слышались слезы.
— Зоя! — воскликнул я, протягивая руки.
Я прижал ее к груди, и на миг мне показалось, что я обнимаю Эдмею. Священник понял, что ему лучше оставить нас одних, так как и отчаянию присуща стыдливость.
— О! Какое несчастье, сударь, какое несчастье! — плакала молодая женщина.
Некоторое время мы не могли произнести ни слова — нас душили слезы.
Я первым обрел дар речи.
— Как же это случилось, Зоя? Как все было?
— О сударь, мы работали в маленькой комнате до полуночи, беседуя о вас. Два-три раза госпожа пожаловалась на головокружение и спросила, не вижу ли я следов крови на гипюре. Я ответила, что ничего не вижу. «Наверное, у меня просто устали глаза, — сказала графиня. — Сходи в оранжерею, где работает Грасьен, и передай ему, что мне нездоровится, поэтому ты побудешь со мной». — «Госпожа не желает, чтобы я помогла ей раздеться?» — «Нет, когда ты вернешься, я буду уже в постели. Ты ляжешь в его комнате (то есть в вашей) и оставишь дверь туалетной комнаты открытой».
— О, моя комната, моя бедная комната! — воскликнул я. — Сколько мучительных и сладостных часов я там провел!
— Я выполнила поручение графини и вернулась. Она не решилась раздеться и лежала на постели в пеньюаре, который надела, придя домой. Госпожа спала, но это был странный сон — она почти не дышала, и на ее лбу голубела вздувшаяся вена. Одной рукой она держалась за сердце, словно ей было больно. Я подошла к ней совсем близко со свечой, но она не проснулась.
— О! Почему ты тогда же не пришла ко мне и не рассказала мне это, Зоя? Мы послали бы за врачом в Берне; он пустил бы Эдмее кровь, либо, в крайнем случае, я сделал бы это сам, и страшной трагедии бы не произошло… О Боже, Боже!
— Я не могла даже представить, что нас постигнет такое несчастье, господин Макс!
— А я давно об этом знал.
— Знали?
— Да, да. В одно из мгновений своего ясновидения Эдмея сказала мне, что восьмое ноября станет для нее роковым днем, но при этом попросила ничего ей не говорить при ее пробуждении, чтобы она не страдала при мысли о нашем скором расставании. Вот почему я решил провести здесь ночь с седьмого на восьмое, вот почему я не хотел покидать Эдмею и проводил ее до ворот усадьбы, вот почему я заказал молебен о ее здравии и был в церкви, когда ты пришла за священником.
— О бедняжка, сколько же вам пришлось пережить!
— Продолжай, Зоя, ведь ты еще не закончила.
— Так вот, у меня и в мыслях не было ничего такого. Видя, что госпожа уснула, я оставила дверь туалетной комнаты открытой, как она просила, и легла на диван, готовая поспешить к ней по первому зову. Мы провели за работой пять-шесть ночей, и я просто падала от усталости. Поэтому в ту ночь я спала как убитая. Утром меня разбудил звон колокольчика. Я побежала в комнату графини и увидела, что она стоит перед туалетным столиком, и из горла у нее хлещет кровь. Я хотела выбежать, позвать на помощь, но госпожа сделала мне знак подойти. Она обвила мою шею руками, и я почувствовала, что ее бьет дрожь. Она попыталась что-то сказать, но я расслышала лишь два слова — одно из них было ваше имя…
