Александр Дюма - Мадам де Шамбле
И, пожав мне руку в последний раз, он вышел.
XLIII
Следующая ночь прошла более спокойно: поговорив об Эдмее и открыв другу свое истерзанное сердце, я почувствовал значительное облегчение.
После этого я весь день гулял по парку, любовался цветами, лежа на берегу реки, и бросал цветы в воду, а течение подхватывало и уносило их.
Сначала они плыли в Сену, а затем устремлялись к морю — иными словами, в бездну.
Такова жизнь.
На следующий день, 6 ноября, Грасьен привез письмо от Эдмеи.
В нем говорилось следующее:
«Возлюбленный моей души!
Граф приехал третьего утром. Я встретила его на крыльце. Он поцеловал мне руку и удалился к себе, а я ушла в свою комнату. Таким образом, все приличия перед слугами были соблюдены.
Мы разошлись по своим половинам, и сейчас мне кажется, что он все еще в Хомбурге, а я по-прежнему в Берне.
Ничто не отвлекает меня от дум о тебе, мой любимый Макс, и я живу прошлым в ожидании нашей новой встречи.
На другой день после своего приезда граф написал в Париж. Сначала он намеревался отправиться туда, но не решился лично попросить денег, которые должен получить лишь через полтора месяца, и четвертого ноября написал г-ну Лубону, твоему нотариусу. Обычно письма доходят до Парижа за два дня, и два дня идет ответ. Если предположить, что г-н Лубон ответит сразу, граф получит письмо восьмого. В случае положительного ответа, в чем я не сомневаюсь, он уедет девятого.
Стало быть, в этот день мы снова обретем свой рай.
Между тем мы можем увидеться у Грасьена седьмого вечером. Твоя белоснежная, чисто убранная уединенная комната ждет, когда мы наполним ее любовью и счастьем.
Можешь смеяться над моей глупостью, но я попросила нашего доброго кюре освятить эту комнату, так как там никто никогда не жил.
Какое счастье, что этот достойный человек сменил прежнего ужасного священника! По-моему, если бы аббат Морен находился у моего изголовья в мой последний час, я умерла бы в адских муках.
Господин де Шамбле покинет усадьбу, как я надеюсь, девятого ноября, и ничто не мешает тебе оставаться у Грасьена до его отъезда.
В конце концов, ты должен чувствовать себя у этих славных людей как дома.
Что до меня, мой дорогой Макс, ты знаешь, что, мертвая или живая, я всегда буду принадлежать тебе душой и телом.
Твоя Эдмея.
Я жду тебя!»
Позволив гонцу отдохнуть два часа, я отослал его обратно с письмом, в котором извещал Эдмею о том, что собираюсь приехать к Грасьену на следующий день, как только стемнеет.
На следующий день, то есть 7 ноября, я расстался с Альфредом после завтрака и одолжил у него экипаж. Я решил покинуть Францию, если несчастье все же произойдет. В этом случае меня должны были отвезти в какой-нибудь морской порт, куда Альфред затем прислал бы слугу за своей каретой. Поэтому я попрощался с другом, словно уезжал не на два-три дня, за четыре льё от него, а отправлялся в дальний путь.
В четыре часа я прибыл в Берне и остановился в гостинице «Золотой лев», распорядившись, чтобы экипаж поставили под навес во дворе.
В пять часов стало совсем темно.
Я незаметно вышел из гостиницы и направился к дому Грасьена по берегу Шарантона.
Грасьен ждал меня на пороге своего дома. Графиня уже дважды в течение дня приходила убедиться, что гость молодых супругов не будет ни в чем нуждаться. По ее указанию из усадебной оранжереи принесли цветы с большими листьями — Эдмея знала, что я их люблю. Кроме того, она перенесла в мою комнату украшения, стоявшие на ее камине, и расстелила на кровати огромную кашемировую шаль, источавшую благоухание той, что ее носила.
Я спросил Грасьена, видел ли он Эдмею, как она себя чувствует и не выглядит ли больной.
Молодой человек ответил, что госпожа чувствует себя превосходно и вся сияет от радости в ожидании нашей встречи.
Эта невинная душа и не думала скрывать свои чувства от преданных ей людей.
Затем мы вошли в комнату, где пылал огонь в камине. Грасьен зажег свечу и поставил ее на стол у окна.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Я сообщаю госпоже, что вы приехали. О! Не волнуйтесь, она не заставит себя ждать.
В самом деле, десять минут спустя я услышал легкое шуршание платья на лестнице и в дверях появилась Эдмея.
Я заключил ее в объятия и повел к свету, чтобы лучше рассмотреть.
Никогда еще моя возлюбленная не выглядела столь цветущей и ослепительно красивой. Счастье вернуло ее щекам румянец, поблекший от печали, а глаза светились любовью, жившей в ее душе.
Все в ней казалось олицетворением вечной жизни.
Трудно было поверить, что смертельная угроза нависла над этой женщиной, которую переполняла жизнь.
Я не мог отвести от любимой глаз, и она спросила:
— Почему ты так смотришь на меня? Я промолчал и лишь покачал головой.
— Знаешь, — продолжала Эдмея, — граф уезжает послезавтра. Впрочем, с тех пор как у меня не осталось земли, которую можно продать по доверенности, я уже ничего для него не значу.
— Говори! — воскликнул я. — Ты не представляешь себе, до чего я хочу слушать твой голос.
— Охотно, ведь мне так много надо тебе сказать. Ты знаешь, где расположена оранжерея?
— По крайней мере, мне известно, куда подевалась часть ее растений.
И я указал на цветы, видневшиеся в оконном проеме.
— Выслушай меня, — сказала Эдмея, — и посуди сам, думала ли я о нас. Рядом с оранжереей находится маленький домик из двух комнат, построенный для садовника, которого у нас нет, и туда никто никогда не заходит. Я приказала, чтобы стены обеих комнат оклеили обоями твоего любимого гранатового цвета и обставили мебелью из старой комнаты нашего дома, которую мы с Зоей опустошили. Кроме того, мы украсили камины бархатом, валявшимся в шкафу, и расстелили на полу ковры. Уже четыре ночи подряд бедный Грасьен не смыкает глаз и работает с шести часов вечера до трех часов ночи. В дом можно войти через оранжерею; у него есть и выход на дорогу, что проходит вдоль ограды парка. Это уютное гнездышко невозможно отыскать. Ты будешь заходить туда со стороны дороги, а я стану приходить позже или ждать тебя там; мы даже не будем там под твоей крышей, хотя, впрочем, и она твоя. Ну как, неплохо придумано? Приятную и теплую зиму я тебе обещаю? Почему ты молчишь?
— Я слушаю тебя.
— Значит, ты не рад, не очарован, не восхищен? Ты даже не хочешь поблагодарить меня?
— Я преклоняюсь перед тобой.
— Видишь ли, там, в Курсёле, я была посрамлена: я убедилась, что ты любишь меня сильнее, чем я тебя. Ты любишь, как скупой, который боится потерять свое богатство, а я люблю, как скупой, который уверен в сохранности своего добра.
