Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
– Видите, можно их бить! Не о двух головах и помирают так же легко, как и все люди.
Возвысил голос так, что все, кто еще продолжал слать через бойницы стрелы, опустили луки, повернулись к нему.
– Не зря сходили за стену! Видите, полон отбили, ворогов побили едва не сотню! – Тут Ратислав, скорее всего, преувеличил, но для пользы дела можно. – Своих потеряли всего нескольких. Так вечная им слава и память!
Все, больше слова не шли. Тогда он выдернул из ножен меч, вскинул его над головой острием в темное небо, выкрикнул-выдохнул:
– Слава Перуну Громовержцу!
– Слава! Слава! Слава! – отозвались на всех трех ярусах стены.
– Слава Иисусу, Сыну Божию!
– Слава! Слава! Слава!
– Пошли, – устало махнул Ратислав рукой княжичу и меченошам, когда славословия Перуну и Иисусу затихли. – Домой. Отдохнуть надо.
Двинулся по стене к ближайшей дверце, ведущей на второй ярус. Меченоши последовали за ним. Княжич Андрей тоже. Видно, хватило парнишке приключений на сегодня.
Поднявшись на второй ярус, Ратьша, сторожась, выглянул в бойницу. Булгарский отряд, преследовавший их до самого рва, уходил за надолбы. Уходили правильно, с задних рядов под прикрытием передних. Потерь несли совсем мало. Но и обстрел со стены ослаб. Видно, кто-то из начальных людей приказал поберечь стрелы.
Глава 22
Вернувшись на занятый отрядом Ратьши купеческий двор, повечеряли и сразу полегли спать. Гунчак уже спал в своей каморке. Или притворялся, что спал – шумели все же при возвращении изрядно. Так ли, иначе, но встречать не вышел. Обиделся, что не взяли на вылазку? Или в самом деле спал? Разбираться не хотелось. Бог с ним. Коль и обиделся, переживет.
Первуша улегся на одном из двух лежаков, приготовленных для него и Семена. Пока взбивал сено в лежаке, все косился на Семенов лежак. Перед тем как улечься, спросил:
– Боярин, можно уберу его завтра?
– Убери, – буркнул Ратислав.
Снова ворохнулась внутри совесть. Скрипнул зубами: не к месту и не ко времени.
«Как ворога отобьем, так будем совестью мучиться».
Вроде утихла совесть, но все равно уснул не сразу. Лежал на ложе и слушал, как гомонят за дощатой стеной княжич со своими меченошами, переживая свои приключения во время вылазки. А Первуша, чистая душа, только улегся – сразу засопел. Вскоре угомонились и юнцы за стенкой. Ратислав еще ворочался и после этого какое-то время. Но наконец усталость взяла свое, уснул и он.
Проснулись поздно, сквозь забранное слюдой оконце (богат все ж был купчина!) в Ратьшину каморку сочился неяркий свет начинающегося серого зимнего дня. Первуша, как обычно, встал раньше и уже подсуетился с завтраком. Поснедали и сразу двинулись к напольной стене города.
Ехали верхами. К утру погода не улучшилась. По небу ползли низкие свинцовые облака, сыпавшие на город и окрестности жесткую снежную крупу. Подхваченная ветром, она больно секла лицо.
Добрались до стены. Опять до Исадских ворот. Поднялись на стену, глянули наружу. И опять Ратислав был неприятно поражен, насколько много успели сделать невольники за остаток ночи и утро. Изгородь оказалась полностью готова. Никаких незаделанных прорех. Сейчас хашар был занят сооружением плоских земляных насыпей сразу за частоколом.
– Что это они делают такое? – мрачно поинтересовался Ратьша у стоящего рядом Гунчака.
– Будут на них пороки ставить, – не сразу отозвался хан. – Место им нужно совсем ровное, да и камни дальше лететь будут, если поставить пороки повыше.
– Их что ли вон там, чуть подалее, собирают?
– Их, – кивнул Гунчак. – Железные приспособы и канаты с веревками монголы с собой в обозе возят, а деревянные делают на месте.
– А вон и камни везут, – указал, протянув руку, княжич Андрей.
И в самом деле, с левого дальнего конца татарского стана двигалась вереница больших повозок со сплошными деревянными колесами выше человеческого роста. В них виднелись припорошенные снегом большие глыбы наломанного белого камня. Часть повозок уже добралась до возводимых насыпей. Невольники сгружали камни на снег.
– Долго они собирать пороки будут?
– К вечеру управятся, – подумав, сказал Гунчак. – Но потом еще их устанавливать, ровнять, отлаживать. Это не быстро. Наверное, всю ночь провозятся. Так что обстрел начнут, скорее всего, утром, как развиднеется.
– Понятно… – почесал бороду Ратислав. – И сильно бьют пороки эти?
– Сильно. Видишь, камешки какие разгружают. По четыре-шесть человек с каждым возятся.
– Да. Пудов на семь, если не на восемь каждый, – согласился Ратьша. – И что, добросят пороки такие махины до стены?
– Добросят, – кивнул половец. – А надо будет, и через стену перебросят.
– А это к чему?
– Ну, камни-то за стену и впрямь кидать вряд ли будут, что за радость им порушить дом-другой в городе. А вот зажигательные снаряды могут. Чтоб пожары вызвать, народ от стены для тушения отвлечь.
И так не слишком веселый Ратислав помрачнел еще больше. Помолчав, спросил хана:
– И как против них бороться? Против пороков этих.
Гунчак снял с головы шлем вместе с подшлемником, почесал ежик давно не бритых, с изрядной проседью волос на макушке. Ветер бросил ему в лицо горсть жесткой крупы из ближней бойницы. Припорошил волосы. Он торопливо нахлобучил шлем, поежился, ответил:
– Хорошо помогают пороки, установленные на стенах. Только у вас таких нет. Затинные самострелы до них, конечно, добьют, но кидани, что управляются с пороками, закроются передвижными деревянными щитами, и большого толку от самострелов не будет. – Гунчак помолчал. Продолжил: – Остается вылазка. Добраться до пороков, посечь их, пожечь. Но это сложно и принесет много потерь, так как придется под обстрелом прорываться через свои же надолбы, татарский частокол…
Ратислав представил такую вылазку. Когда татары будут их ждать. Пусть даже это будет и ночью. Поежился в свою очередь, как только что Гунчак от холода. Постояли еще немного, посмотрели на татарский стан, кишащий людьми, точно растревоженный муравейник, звучащий людскими голосами, ревом животных, скрипом тележных колес.
Потом глубоко задумавшийся Ратьша повернулся и двинулся вправо по стене. Княжич, половецкий хан и меченоши последовали за ним. Воевода степной стражи шел по стене, время от времени поглядывая наружу. Часто стоящие стражники при его появлении легонько кланялись. Ратислав кивал в ответ.
Подготовка к обстрелу города шла на протяжении всей напольной части крепостной стены. Ратьша прикинул количество готовящихся насыпей для метательных устройств. Получалось поболее двух десятков. Так дошли до Ряжских ворот. И здесь происходило все то же самое: плотный частокол для прикрытия вражеских стрельцов и невольники, трудящиеся над насыпями для пороков.
Осажденные тоже готовились к обороне. На стены несли связки стрел для луков и затинных самострелов, складывали в горки камни для сбрасывания на головы врагов и ломания осадных лестниц, налаживали блоки и канаты для подъема на стены ведер с кипятком и расплавленной смолой, котлы с тем и другим уже грелись на крышах осадных клетей, прикрытых от огня дерном. Боевой запас на стены подтаскивали смерды-беженцы из окрестных сел и деревень, с котлами возились их дочери и жены. Воинов на стенах пока было немного – признаков подготовки штурма незаметно, так чего их зря томить-морозить, пусть сидят в тепле, берегут силы для боя.
Постояли на боевой площадке башни Ряжских ворот, посмотрели на суету под стенами. Снова спустились в боевой ход, дошли до места, где стена поворачивала вправо, в сторону Оки.
Внизу под стеной тянулась узкая полоса дворов Южного Предградия. За строениями раскинулась длинная глубокая ложбина Черного оврага. Правда, сейчас он никак не соответствовал этому своему названию, белея заснеженными склонами. В Предградии тоже царила суета: невольники разбирали избы и дворовые постройки для нужд вражьего войска. Многие из осадной толпы трудились у самой подошвы крепостного вала. Тут же вдоль вала было накидано несколько десятков трупов, утыканных стрелами, тех, кто пытался бежать, тщась взобраться на вал и стену. Веревки со стены продолжали свисать, но на них уже никто из невольников не обращал внимания. Видимо, трупы тех, кто пытался по ним взобраться, отбивали охоту испытывать удачу.
