Тайна Моря - Стокер Брэм

Все инстинкты кричали, что, угодив во власть Гормалы, я об этом сильно пожалею, поэтому я ответил резко:

— Я не хочу иметь с тобой дела. Вчера, когда ты отказалась помочь раненому — за которым, напомню, следила неделями, надеясь на его кончину, — я увидел тебя во всей красе и теперь не желаю иметь с тобой ничего общего.

Вновь в ее глазах загорелся лютый гнев; но вновь она взяла себя в руки и заговорила с внешним спокойствием, пусть и достигнутым немалыми усилиями, судя по ее напряженному лицу:

— Ты еще осуждаешь меня за то, что не помогла вернуть Мертвого к жизни! Я же знала, что Лохлейн мертв! Да! И ты это чувствовал не хуже моего. Уже когда ты поднял его на рифы из прилива, и Ясновидцем не нужно быть. А раз он мертв, почему бы им не воспользоваться? Или Мертвые против того, чтоб помогать живым, пока в них еще не остыла кровь? Или это ты против сил Мертвых? Ты, в чьих венах бежит сила видеть будущее; ты, кому отворились сами небеса, и земля, и воды под землей, когда дух Мертвого, что лежал на твоих плечах, пошел бок о бок с тобой к Колодцу святого Олафа. А я — чем я перед тобой провинилась? Я не хуже тебя видела, что песок в часах Лохлейна истек. В том мы с тобой одинаковы. Нам с тобой дано видеть — по знакам, ставшим за века священными, — что Судьба шепнула ему, пусть сам он и не слышал Глас. Мне-то дано замечать лишь, что Глас прозвучал. Но вот тебе явлено и как, и когда, и где наступит Рок, хоть ты — тот, кто читает будущее, как никто другой, — не можешь читать прошлое, а значит, не понял того, что угадал в былых временах менее одарованный. Я последовала за Роком; ты последовал за Роком. Я — благодаря своей смекалке; ты — когда пробудился ото сна, следуя своим убеждениям; и вот мы встретились на смерть Лохлейна, во время потопа Ламмаса, под златой луной на златом море. С его помощью ты видел бледную череду привидений прошлой ночью — да-да, молодой человек, без помощи свежего покойника ни один Ясновидец на свете того бы не увидел. С его помощью пред тобой раскрылись чудеса небес и пучин, земли и воздуха. Так за что проклинать меня, коль я всего лишь увидала знак и последовала за ним? Коль виновна я, что говорить о тебе?

Не передать словами ее грубое, дикое, врожденное красноречие, с которым все это было сказано. Сухощавая старуха словно высилась надо мной в свете заката; когда она размахивала руками, их длинные тени простирались по зелени перед нами в рябь моря, словно могуче призывая в свидетельницы саму природу.

Меня это глубоко проняло, ведь она не сказала ни слова лжи. Гормала и в самом деле не сделала ничего, за что наказывает закон. Гибель Лохлейна — ни в коей мере не ее рук дело. Она лишь наблюдала; а раз он даже не знал о наблюдении, она ничем не могла подтолкнуть его к случившемуся. Что говорить обо мне! Ее слова представили мне всё в новом свете. Зачем я встал посреди ночи и пришел на Уиннифолд? Чутье это было — или зов ведьмы, в таком случае обладающей надо мной некой гипнотической властью? Или же?..

Я ужаснулся неозвученной мысли. Неужели и правда силы Природы, явленные мне в страшный час, имеют не только разум, но и предназначение!

Отвечая, я сам почувствовал, каким примирительным стал мой тон.

— Я не хотел винить тебя в том, что ты сделала. Теперь я вижу, что твое единственное преступление — в бездействии.

Я сам видел шаткость своего довода, и презрение в ответе стало эхом моих собственных чувств.

— Мое преступление — в бездействии! Преступление! В каком таком преступлении я виновата, чтобы ты мне пенял? Чем я могла помочь, когда Лохлейн встретил свою смерть на рифах во время прилива? А почему ты сам стоял рядом со мной столбом и не помог, даже не пытался, если в тебе хватило сил донести его тело отсюда до Колодца святого Олафа; да потому что ты понял: в час Рока ни одна живая душа уже не поможет. Да! Голубчик, Судьбы слишком хорошо знают свою волю, чтобы кто-то еще вмешивался в их планы! А ты думал, будто любым своим делом и словом или бездействием смутишь сам Рок? Ты еще молод, тебе многое предстоит узнать; так знай сейчас, пока можешь: что сказано Гласом, того уж не миновать. Да! Сколько ни собери Служителей Рока, с каких времен или далеких концов света их ни созови!

Я не мог тягаться с логикой и точностью Гормалы. Я чувствовал, что обязан ей чем-то отплатить, о чем и сказал. Она выслушала в своей обычной сумрачной манере, с благородством императрицы.

Но дальше этого ее благородство не зашло; стоило ей увидеть брешь в обороне, как она рьяно, по-женски, нанесла удар. Без колебаний и отлагательств она потребовала ответить, что я видел прошлой ночью. Прямота вопроса сослужила мне великую службу, потому как мое сердце само собой ожесточилось, а уста сомкнулись. Гормала увидела мой ответ раньше, чем я его произнес, и отвернулась, в сердцах махнув рукой, передавая все свое отчаяние. Она поняла, что ее последняя надежда пропала; последняя стрела потрачена втуне.

С ее уходом словно раскололась цепь, связывающая меня с прошлой ночью, и чем дальше по дороге уходила Гормала, тем тусклее становилось в памяти это странное происшествие.

Домой я шел по пескам Крудена, как во сне. Холод и напряжение предыдущей ночи давили все больше и больше с каждым часом. Усталый и сонный, я лег в постель и провалился в тяжелый летаргический сон.

Последнее, что я помнил, — звон гонга к ужину и смутную решимость не отвечать на его зов…

Только недели спустя, когда прошел жар, я поднялся с постели в «Килмарнок Армс».

Глава VII. Другие времена и дальние концы Земли

В последнюю неделю июня следующего, 1898 года я вновь оказался в Крудене. Строительство моего дома как раз было в самом разгаре. Я договорился с рабочими, что отделкой и всем тем, что в их ремесле зовется украшательствами, они займутся только в моем присутствии в следующем году, чтобы ничего не делалось без моего согласия. Каждый день я ходил на стройку ознакомиться со всем, прежде чем планировать отделку. Но особого удовольствия мокнуть на улице или потом подолгу оставаться в мокром не было, и потому большей частью я коротал время дома.

Среди первых дел я нанес визит в Питерхед, тогда охваченный бурной деятельностью, потому что вылов сельди в этом году удался, а разнообразная торговля шла бойко. На рынке, наполовину заставленном лотками, нашлось бы практически все, в чем нуждается или чего желает рыбак на борту корабля. В изобилии имелись фрукты и прочая всевозможная летняя роскошь. Поскольку была суббота, суда вернулись пораньше, сети уже разложили на просушку, а мужчин отпустили по домам побриться и приодеться. Женщины тоже занялись приведением в порядок: сперва — улова, потом — себя.

Я недолго бесцельно побродил средь лотков, не находя себе места; это неспокойное чувство в последнее время служило прелюдией ко множеству манифестаций силы Второго Зрения. Я чувствовал, будто что-то во мне безуспешно ищет на ощупь нечто неизвестное, и удовлетворение приходило с пониманием цели поисков.

Наконец я увидел странствующего аукционера, торговавшего с небольшой тележки всякой всячиной, собранной, очевидно, в разных краях. Торги он вел — или, как это называлось, «кричал» — «голландского» типа: каждому товару наобум назначалась заоблачная цена, которая уменьшалась до первого отозвавшегося. Языком он работал что надо; по его скороговорке можно было судить, как хорошо он понимает желания и мировоззрение класса, к которому обращается.

— А вот сочинения преподобного Роберта Уильяма Макалистера из Троттермэвериша в дюжине томов, с нехваткой первого и последних двух; три зачитаны до дыр, но еще способны удовлетворить духовные нужды тех, кто идет на дно. Проповедь на каждый день в году — на гэльском для тех, кто не знает по-английски, и на хорошем английском для тех, кто знает. Сколько за дюжину томов с нехваткой всего трех? Ни гроша меньше девяти шиллингов, ставки-ставки. Кто даст восемь шиллингов за все собрание? Семь, и не меньше. Идет за шесть. Пять шиллингов для вас, сэр. Кто даст четыре шиллинга! Ни гроша меньше трех шиллингов; полкроны. Кто даст два шиллинга? Уходит вам, сэр!