Рафаэль Сабатини - Одиссея капитана Блада
точно не знаю, так как он прибыл сюда раньше меня, но я и полагал, что Бладу
удастся его предприятие.В лице Волверстона человечество, несомненно, потеряло великого
историка. Он обладал таким богатым воображением, что точно знал, насколько
можно отклониться от истины и как ее приукрасить, чтобы правда приняла
форму, которая соответствовала бы его целям.
Состряпав вполне удобоваримое блюдо из правды и выдумки и добавив еще
один подвиг к приключениям Питера Блада, Волверстон поинтересовался, что
сейчас делает капитан. Ему ответили, что он сидит на своем корабле, и
Волверстон отправился туда, чтобы, по его выражению, отрапортовать о своем
благополучном прибытии.
Он нашел Питера Блада одного, мертвецки пьяного, в большой каюте
"Арабеллы". В таком состоянии никто и никогда еще не видел Блада. Узнав
Волверстона, он рассмеялся, и хотя этот смех был идиотским, в нем звучала
ирония.
– А, старый волк! – сказал он, пытаясь подняться. – Наконец-то ты
сюда добрался! Ну, что ты собираешься делать со своим капитаном, а? – И он
мешком опустился в кресло.
Волверстон мрачно взглянул на него. Многое пришлось повидать ему на
своем веку, и вряд ли что-либо могло уже тронуть сердце старого волка, но
вид пьяного капитана Блада сильно потряс его. Чтобы выразить свое горе,
Волверстон длинно и сочно выругался, так как иначе никогда и не выражал
своих чувств, а потом подошел к столу и уселся в кресло против капитана:
– Черт тебя подери, Питер, может быть, ты объяснишь мне, что это
такое?
– Ром, – ответил капитан Блад, – ямайский ром. – Он подвинул
бутылку и стакан к Волверстону, но тот даже не взглянул на них.
– Я спрашиваю, что с тобой? Что тебя мучает? – спросил он.
– Ром, – снова ответил капитан, криво улыбаясь. – Ну, просто ром.
Вот видишь, я отвечаю на все… твои… вопросы. А почему ты не… отвечаешь
на мои? Что… ты… думаешь делать со мной? А?
– Я уже все сделал, – ответил Волверстон. – Слава богу, что у тебя
хватило ума держать язык за зубами. Достаточно ли ты еще трезв, чтобы
понимать меня?
– И пьяный… и трезвый… я всегда тебя понимаю.
– Тогда слушай. – И Волверстон передал ему придуманную им басню об
обстоятельствах, связанных с пребыванием Питера Блада в Порт-Ройяле.
Капитан с трудом заставил себя слушать его историю.
– А мне все равно, что ты выдумал, – сказал он Волверстону, когда тот
закончил. – Спасибо тебе, старый волк… спасибо, старина… Все это…
неважно. Чего ты беспокоишься? Я уже не пират и никогда им не буду! Кончено!
– Он ударил кулаком по столу, а глаза его яростно блеснули.
– Я приду к тебе опять, и мы с тобой потолкуем, когда у тебя в башке
останется поменьше рома, – поднимаясь, сказал Волверстон. – Пока же
запомни твердо мой рассказ о тебе и не вздумай опровергать мои слова. Не
хватало еще, чтобы меня обозвали брехуном! Все они, и даже те, кто отплыл со
мной из Порт-Ройяла, верят мне, понимаешь? Я заставил их поверить. А если
они узнают, что ты действительно согласился принять королевский патент и
решил пойти по пути Моргана, то…
– Они устроят мне преисподнюю, – сказал капитан, – и это как раз то,
чего я стою!
– Ну, я вижу, ты совсем раскис, – проворчал Волверстон. – Завтра мы
поговорим опять.
Этот разговор состоялся, но толку из него почти не вышло. С таким же
результатом они разговаривали несколько раз в течение всего периода дождей,
начавшихся в ночь после возвращения Волверстона. Старый волк сообразил, что
капитан болеет вовсе не от рома. Ром был только следствием, но не причиной.
Сердце Блада разъедала язва, и Волверстон хорошо знал природу этой язвы. Он
проклинал все юбки на свете и ждал, чтобы болезнь прошла, как проходит все в
нашем мире.
Но болезнь оказалась затяжной. Если Блад не играл в кости или не
пьянствовал в тавернах Тортуги в такой компании, которой еще недавно
избегал, как чумы, то сидел в одиночестве у себя в каюте на "Арабелле". Его
друзья из губернаторского дома всячески пытались развлечь его. Особенно
огорчена была мадемуазель д'Ожерон. Она почти ежедневно Приглашала его к ним
в дом, но Блад очень редко принимал ее приглашение.
Позднее, по мере приближения конца дождливого сезона, к нему стали
обращаться его капитаны с проектами различных выгодных набегов на испанские
поселения. Но ко всем предложениям он относился равнодушно. Вначале это
вызывало недоумение, а когда установилась хорошая погода, недоумение перешло
в раздражение.
В один из солнечных дней в каюту Блада вломился Кристиан – командир
"Клото" – и с бранью потребовал, чтобы ему сказали, что он должен делать.
– Знаешь что, пошел ты к черту, – равнодушно ответил Блад, даже не
выслушав его.
Взбешенный Кристиан ушел. А утром следующего дня его корабль снялся с
якоря и ушел. Так был показан пример дезертирства, и вскоре от повторения
этого примера не могли удержать своих корсаров даже преданные Бладу капитаны
других кораблей. Но они не осмеливались пускаться в крупные операции,
ограничиваясь мелкими налетами на одиночные суда.
Иногда Блад задавал себе вопрос, зачем он вернулся на остров Тортуга.
Непрестанно думая об Арабелле, назвавшей его вором и пиратом, он поклялся
себе, что корсарством заниматься больше не будет. Зачем же тогда он торчит
здесь? И на этот вопрос он отвечал себе другим вопросом: ну, а куда же он
может уехать?
У всех на глазах Блад терял интерес и вкус к жизни. Раньше он одевался
почти щегольски и очень заботился о своей внешности, а сейчас на его щеках и
подбородке, прежде всегда чисто выбритых, торчала черная щетина. Энергичное
и загорелое лицо приняло нездоровый, желтоватый оттенок, а недавно еще живые
синие глаза потускнели и стали безжизненными.
Только Волверстон, который знал о подлинных причинах этого печального
перерождения Блада, рискнул однажды – и только однажды – поговорить с
